Читать «Юность Жаботинского» онлайн - страница 127

– Не подействует, к сожалению, – резко вдруг проговорил Руницкий.

Почему не подействует, он не прибавил, но я прочел за его раздражением: оттого не подействует, что все ораторы “из ваших”. Вообще видно было, что он раздражен, а Маруся и тоном речи, и всей повадкой старается его утешить или задобрить.

Он посмотрел на часы, потом на Марусю вопросительно. Она сказала мне:

– Обещайте Алексею Дмитриевичу, что вы меня одну не отпустите и доставите домой на извозчике. Ему нужно в контору с отчетом…

Я ответил, что полагалось, и он попрощался, даже не сговариваясь с Марусей, где и когда они снова встретятся. Это могло означать и то, что они повздорили, и то, что уже раньше сговорились, я сообразил, что скорее второе.

Как только он нас покинул, из Маруси словно завод вышел. На дрожках она сидела подавленная и расстроенная, молчала, и я молчал. Вероятно, и ей чувствовалось, что я слежу за ее мыслями, потому что недалеко уже от своего дома она вдруг заговорила, не глядя:

– Вы были правы.

Я обернулся к ней, но ничего не спросил. Незачем было спрашивать, все ясно. Не для широкой морской натуры твои полуподарки, Маруся, или все, или…

Через минуту она сказала, скорее не мне, а для себя:

– А я по-другому не могу.

Я молчал.

– Душонка у меня такая, без размаха, на короткую дистанцию, – прибавила она злобно.

Я молчал. Она не двигалась, сидела прямо под моей рукой, обнимавшей ее талию, но впечатление было: мечется. Еще через минуту она с бесконечной тоской прошептала:

– Дайте совет… если смеете.

– Смею, – ответил я резко. – Надолго он здесь?

– Завтра хочет ехать в Чернигов.

– Так вы мне прикажите сейчас же, хоть на этом извозчике, увезти вас в Овидиополь к Самойло, а завтра к маме…

Она передернула плечами и перестала разговаривать. Мы подъехали к ее дому. Звоня у двери, она мне бросила:

– Овидиополь, кстати, тоже сегодня здесь».

…Итак, Руницкий, Самойло и Зеэв – вот треугольник, в котором Маруся, по словам Жаботинского, «мечется». Но давайте попробуем разобраться в ее чувствах. Понятно, что теперь она увлечена Зеэвом – он гений, он знаменит, он пользуется всеобщим обожанием «больше, чем любая красавица». Но как это случилось? Еще полгода назад кем он был? Журналистом, которым мама зачитывалась. А по возрасту – двадцатидвухлетним студентом, каких у нее было – да вся Одесса! Стоило ей подойти к нему – на него столбняк нападал, оторопь стояла в глазах, дыхание замирало. Это забавляло ее, она играла им легко и весело, как кошка с мышонком. И – заигралась, пропустила что-то. Робкий мышонок вдруг стал знаменитостью, всеми обожаемым поэтом-трибуном и почти недосягаемым вождем еврейской самообороны. В нем появилась мужественная стать, спокойный вызов в глазах и снисходительность к ее красоте, словно это она теперь только забава и игрушка…

Но нет, она вернет свою власть над ним!

И поэтому она пишет ему «твоя Маруся», сама приходит к нему, дает – в порыве ревности – пощечину, а потом помогает в организации еврейской самообороны, хотя евреи для нее «жиды». Но чем больше времени она проводит с ним, чтобы завоевать его, тем больше сама в него влюбляется.