Читать «Чур, мой дым!» онлайн - страница 17
Алексей Михайлович Ельянов
— Вкусно?
— Да, ничего.
— Тогда порядок, теперь покажи свою доброту.
— У меня ничего нет.
— Как нет, а вот это? — длинный ухватился сначала за верхнюю пуговицу моего пальто, потом за среднюю — и так он подержал в пальцах каждую из четырех.
— А как же застегиваться? — удивился я.
— Ерунда, я тебе другие пуговки дам, они даже удобнее. — Длинный порылся в просторных карманах своего новенького ватника, достал несколько коротеньких палочек, тщательно оструганных, с канавками посередине.
— Вот держи, у нас тут все такие носят. Видишь?
Только теперь я заметил, что почти у всех ребят вместо пуговиц были пришиты палочки, а у кого не было ни пуговиц, ни палочек, тот подпоясывался веревкой из мочала.
— Не отдавай, — шепнул мне Юрка, — надует.
Длинный услышал шепот, угрожающе бросил:
— Ты, косоглазый, заткнись, нечего было хлеб жрать, — и ко мне: — Не слушай его. Зачем тебе пуговицы, все равно пальто на склад сдашь. А я зато твоим корешом стану. Если кто обидит, сразу ко мне, понял?
Неприятен мне был длинный пацан, с недобрым, пройдошливым взглядом. Но я чувствовал, что он здесь из главных.
Если разозлишь его — будет худо.
— На, рви!
— Зачем рвать, — деловито ответил длинный.
Он достал из кармана самодельный ножичек, ловким движением отрезал одну пуговицу, потом другую, третью.
Когда его пальцы ухватились за последнюю, Юрка резким движением отдернул его руку:
— Мала-мала соображать надо. Чем застегиваться будет?
Длинный опешил; он, видно, не привык к такому обращению. Его худая и грязная рука взметнулась вверх, но не ударила Юрку, а лишь пренебрежительно коснулась лица всеми пятью растопыренными пальцами. Пальцы скользнули от бровей по губам.
Вдруг длинный взвыл, отпрыгнул, сжался, засунув между коленок кисть руки. Сейчас же кто-то засвистел, кто-то бросился на Юрку сзади, спереди. Но внезапно раздался крик:
— Атас! Монашка идет!
Детдомовцы побежали в разные стороны.
По ступенькам крыльца медленно спускалась пожилая женщина, высокая, вся в черном: на ней были черный платок, черное платье, черные боты. Плечистый, косолапый дядя Матвей в кургузом полушубке казался рядом с этой прямой и, по всему видно, очень строгой женщиной, медведеподобным и в то же время робким.
Женщина подошла к телеге, резко оглядела нас, разжала бледные губы:
— Не успели приехать, а уже хулиганите?
— Мы не виноваты, это они сами первые, — сказал я.
— Нечего оправдываться. Кто тебе пуговицы отрезал? — сухо спросила Монашка. Я сжался.
— Вон тот, длинный, — ответил я, еще больше оробев от внезапного признания. «Теперь все, — с ужасом подумал я, — теперь меня будут бить, потому что самое позорное и в детдоме — это предать кого-то». Я знал об этом, да и Юрка мне не раз говорил: «Что бы у тебя воспитатели ни выпытывали про пацанов, молчи».
— Опять Клещенко! — сказала Монашка. — Ладно, мы еще поговорим об этом. Матвей Алексеевич, накормите их, и пусть устроятся в карцере на время карантина.
Женщина в черном ушла так же неторопливо и величественно, как и появилась.