Читать «Человек из музея человека» онлайн - страница 117

Что ж, может быть, надо все забыть и простить... Но мне, да и не только мне, но и многим другим, кажется, что не трусь он так перед гестапо и своими коллегами, особенно перед прокурором, он мог бы спасти хотя бы жизнь семнадцатилетнего Мальчугана.

И я бы не пошла ни к нему в гости, ни слушать «его прекрасное чтение и его сонату».

Впрочем, возможно, что в Верховном Суде Истории капитану Роскотену зачтется одно его доброе 298

дело: когда поймали предателя Гаво, Роскотена вызвали из Германии как свидетеля. Дело было в 1949 году, и он, может быть, бессознательно, повторил слова, сказанные старейшинами Синедриона про Иуду: «Да, Гаво получил «цену крови». Мы знали только то, что он нам докладывал,— без него, возможно, группе Музея Человека удалось бы скрыться, уцелеть».

На суде — писала Эвелина,— Бориса «защищает» мэтр Крелинг.

«...Все идет как нельзя лучше, — рассказывал адвокат.— Борис производит на судей огромное впечатление. Сегодня после двухчасовых прений его с прокурором судья спросил, не хочет ли мсье Вильде отдохнуть. Он ответил, что охотно выкурил бы сигаретку, а потом пусть ему разрешат продолжать свое выступление до самого закрытия заседания». Мне все это показалось вполне естественным, но адвокат был совершенно ошеломлен: «Двадцать лет я выступаю на процессах и ничего подобного никогда не видел. Смотреть, как подсудимый беззаботно курит...»

Подсудимых вызывали на суд по очереди — иногда по два-три дня Аньес не выпускали из камеры. Но во время очных ставок она держалась великолепно, и обвинение в военном шпионаже отпало, потому что никаких доказательств не было.

В том, что Борису грозит смертный приговор, никто в семье не сомневался. И все же родные и друзья надеялись, что его не расстреляют: слишком много выдающихся людей — ученых, академиков, писателей — просило о смягчении наказания еще до того, как приговор был произнесен.

Эвелина день за днем записывает все попытки спасти Бориса.

Ирэн ежедневно видится с адвокатом, и мэтр Крелинг рассказывает ей о Борисе:

«Сегодня адвокат сказал Ирэн: «Поздравляю вас, ваш муж изумительный человек. Он подготовил целый меморандум по-немецки. Он сказал, что никогда не питал ненависти к Германии, но ему пришлось защищать французскую культуру — и тут он стал перечислять все преступления гитлеровцев против этой культуры. Это была настоящая обвинительная речь, и все слушали молча — председатель его ни разу не остановил...»

Карье рассказывает: «Выяснилось, что во время допросов в тюрьме Вильде, несмотря на все угрозы, не желал ни на что отвечать. Он просто все взял на себя и ни о ком не сказал ни слова. Во время процесса он все силы положил на то, чтобы снять хотя бы часть обвинений с нас, и это ему удалось...»

Те, кто выжил, вспоминают примерно одно и то же: «Это был поединок между прокурором и Борисом Вильде. Всю вину он брал на себя. Он довел прокурора до бешенства, отрицая какие бы то ни было «преступления» своего верного связного — своего Мальчугана. Он доказывал, что тот ничего не знал ни о людях, которых он переправлял в неоккупированную зону, ни, тем более, о документах, которые он кому-то передавал... И если бы не одна роковая бумажка, с Мальчугана было бы снято обвинение в «пособничестве врагу» и в «военном шпионаже». Он отделался бы недолгой ссылкой в лагерь. Но Гаво позаботился о том, чтобы Рене дал ему в руки неоспоримые улики: он заставил его переписать своим полудетским почерком важные документы; может быть, и сведения о немецкой военной базе в Сен-Назере, которую, именно по этому сообщению, уже переданному в Англию, удалось разбомбить английской авиации. Но копия, написанная Рене, осталась у Гаво — он знал, что документ уже в Лондоне...