Читать «Цыганское романсеро» онлайн - страница 4

и на горах полусонных

мулы и тени от мулов,

грузные, словно подсолнух.

В вечных потемках ущелий

взгляд их теряется грустно.

Хрустом соленых рассветов

льются воздушные русла.

У белогривого неба

ртутные очи померкли,

дав холодеющей тени

успокоение смерти.

В холод закутались реки,

чтобы никто их не тронул.

Дикие голые реки,

склоны, и склоны, и склоны...

Вверху на башне старинной

в узорах дикого хмеля

гирляндой свеч опоясан

высокий стан Сан-Мигеля.

В окне своей голубятни

по знаку ночи совиной

ручной архангел рядится

в пернатый гнев соловьиный.

Дыша цветочным настоем,

в тоске по свежим полянам

эфеб трехтысячной ночи

поет в ковчеге стеклянном.

Танцует ночное море

поэму балконов лунных.

Сменила тростник на шепот

луна в золотых лагунах.

Девчонки, грызя орехи,

идут по камням нагретым.

Во мраке крупы купальщиц

Подобны медным планетам.

Гуляет знать городская,

и дамы с грустною миной,

смуглея, бредят ночами

своей поры соловьиной.

И в час полуночной мессы,

слепой, лимонный и хилый,

мужчин и женщин с амвона

корит епископ Манилы.

Один Сан-Мигель на башне

покоится среди мрака,

унизанный зеркалами

и знаками зодиака,-

владыка нечетных чисел

и горних миров небесных

в берберском очарованье

заклятий и арабесок.

САН-РАФАЭЛЬ. КОРДОВА

I

Смутно уходят упряжки

в край тишины тростниковой

мимо омытого влагой

римского торса нагого.

Гвадалквивирские волны

стелют их в зеркале плесов

меж гравированных листьев

и грозовых отголосков.

И возле старых повозок,

в ночи затерянных сиро,

поют, вышивая, дети

про вечную горечь мира.

Но Кордове нет печали

до темных речных дурманов,

и как ни возводит сумрак

архитектуру туманов -

не скрыть ее ног точеных

нетленный и чистый мрамор.

И хрупким узором жести

дрожат лепестки флюгарок

на серой завесе бриза

поверх триумфальных арок.

И мост на десять ладов

толкует морские вести,

пока контрабанду вносят

по старой стене в предместья...

II

Одна лишь речная рыбка

иглой золотой сметала

Кбрдову ласковых плавней

с Кордовой строгих порталов.

Сбрасывают одежды

дети с бесстрастным видом,

тоненькие Мерлины,

ученики Товита,

они золотую рыбку

коварным вопросом бесят:

не краше ли цвет муската,

чем пляшущий полумесяц?

Но рыбка их заставляет,

туманя мрамор холодный,

перенимать равновесье

у одинокой колонны,

где сарацинский архангел,

блеснув чешуей доспеха,

когда-то в волнах гортанных

обрел колыбель и эхо...

Одна золотая рыбка

в руках у красавиц Кордов:

Кордовы, зыблемой в водах,

и горней Кордовы гордой.

САН-ГАБРИЭЛЬ. СЕВИЛЬЯ

I

Высокий и узкобедрый,

стройней тростников лагуны,

идет он, кутая тенью

глаза и грустные губы;

поют горячие вены

серебряною струною,

а кожа в ночи мерцает,

как яблоки под луною.

И туфли мерно роняют

в туманы лунных цветений

два такта грустных и кратких

как траур облачной тени.

И нет ему в мире равных -

ни пальмы в песках кочевий,

ни короля на троне,

ни в небе звезды вечерней.

Когда над яшмовой грудью

лицо он клонит в моленье,

ночь на равнину выходит,

чтобы упасть на колени.

И недруга ив плакучих,

властителя бликов лунных,

архангела Габриэля

в ночи заклинают струны.

- Когда в материнском лоне

послышится плач дитяти,

припомни цыган бродячих,