Читать «Треугольная груша. 40 лирических отступлений из поэмы» онлайн - страница 2

Я — борзая,

узнавшая гон наконец, я — борзая!

Я тебя догоню и породу твою распознаю.

По базарному дну

ты, как битница, дуешь босая!

Под брандспойтом шоссе мои уши кружились,

как мельницы,

По безбожной,

бейсбольной,

по бензоопасной Америке!

Кока-кола. Колокола.

Вот нелегкая занесла!

Ты, чертовски дразня, сквозь чертоги вела и задворки,

И на женщин глаза

отлетали, как будто затворы!

Мне на шею с витрин твои вещи дешевками вешались.

Но я д у ш у искал,

я турил их, забывши про вежливость.

Я спускался в Бродвей, как идут под водой с аквалангом.

Синей лампой в подвале

плясала твоя негритянка!

Я был рядом почти, то ты зябко ушла от погони.

Ты прочти и прости,

если что в суматохе не понял...

Я на крыше, как гном, над нью-йоркской стою планировкой.

На мизинце моем

твое солнце — как божья коровка.

Стриптиз

В ревю

танцовщица раздевается, дуря...

Реву?..

Или режут мне глаза прожектора?

Шарф срывает, шаль срывает, мишуру.

Как сдирают с апельсина кожуру.

А в глазах тоска такая, как у птиц.

Этот танец называется "стриптиз".

Страшен танец. В баре лысины и свист,

Как пиявки

глазки пьяниц налились.

Этот рыжий, как обляпанный желтком,

Пневматическим исходит молотком!

Тот, как клоп, —

апоплексичен и страшон.

Апокалипсисом воет саксофон!

Проклинаю твой, Вселенная, масштаб,

Марсианское сиянье на мостах,

Проклинаю,

обожая и дивясь,

Проливная пляшет женщина под джаз!..

"Вы Америка?" — спрошу, как идиот.

Она сядет, папироску разомнет.

"Мальчик, — скажет, — ах, какой у вас акцент!

Закажите мне мартини и абсент".

Отступление в 17 век

Лобная баллада

Их величеством поразвлечься

Прет народ от Коломн и Клязьм.

"Из любовница —

контрразведчица

англо-шведско-немецко-греческая..."

Казнь!

Царь страшон: точно кляча, тощий,

Почерневший, как антрацит.

По лицу проносятся очи,

Как буксующая мотоцикл.

И когда голова с топорика

Подкатилась к носкам ботфорт,

Он берет ее

над топою,

Точно репу с красной ботвой!

Пальцы в щеки впились, как клещи,

Переносицею хрустя,

Кровь из горла на брюки хлещет.

Он целует ее в уста.

Только Красная площадь ахнет,

Тихим стоном оглушена:

"А-а-анхен!.."

Отвечает ему она:

"Мальчик мой государь великий

не судить мне твоей вины

но зачем твои руки липкие

солоны

баба я

вот и вся провинность

государства мои в устах

я дрожу брусничной кровиночкой

на державных твоих устах

в дни строительства и пожара

до малюсенькой ли любви?

ты целуешь меня Держава

твои губы в моей крови

перегаром борщом горохом

пахнет щедрый твой поцелуй

как ты любишь меня Эпоха

обожаю тебя

царуй!.."

Царь застыл — смурной, малохольный,

Царь взглянул с такой

меланхолией,

Что присел заграничный гость,

Будто вбитый по шляпку гвоздь.

Отступление для голоса и тамтама

Поют негры

Мы —

тамтамы гомеричные с глазами горемычными, клубимся,

как дымы, —

мы...

Вы —

белы, как холодильники, как марля карантинная,

безжизненно мертвы...

вы...

О чем мы поем вам, уважаемые джентльмены?

О

руках ваших из воска, как белая известка, о, как они

впечатались между плечей печальных, о, наших жен

печальных, как их позорно жгло —

о-о!

"Но-но!"

нас лупят, точно клячу, мы чаевые клянчим, на рингах и на