Читать «Там, где папа ловил черепах» онлайн - страница 29

— Хорошо бы, но откуда деньги взять? Кольке вон ботинки нужны, ходит как беспризорник. Ирка тоже без обуви. Добро бы, Эмиль с Аделью свою долю приложили. Знаю, у них нет денег. А разве у нас есть?

Папа уехал и опять не приезжал целую неделю. Стало еще холоднее. Дядя Эмиль по настоянию бабушки перетащил в переднюю ее кровать, секретер, круглый столик для лекарств и все молитвенники.

Ледовитый океан

Когда я поступила в школу, Коля проводил меня туда два раза и спросил:

— Запомнила дорогу?

— Да.

Но он все же решил объяснить:

— Значит, так: спустишься по Лоткинской, не переходя на другую сторону, слышишь, не переходя! Если даже там ишак будет стоять, поняла?

— Поняла.

— Потом пойдешь по Юрьевской, и не серединой улицы, где сквер, а по тротуару. А то еще трамвай задавит, поняла?

— Поняла.

— А как дойдешь до низа, там перейди Юрьевскую и иди по той же стороне Советской до самой школы.

Я выслушала брата очень внимательно, но вот ужо много дней хожу по своему собственному замечательному маршруту.

Выйдя со двора, сразу перебегаю на другую сторону улицы. Там трава высокая и часто продают панту или кизил. Панта — это лесная груша, очень вкусная, она тает во рту как мед. Очень мне нравятся и ишак, и перекинутый через его спину пестрый хурджин, и глиняная джамка, полная рыжеватой панты. Молодой краснощекий крестьянин кричит так, что звенит в ушах:

— Па-анта! Па-анта!

Маленькие покупатели мчатся к нему со всех ног, я смотрю на них с завистью — нам панту покупают лишь раз в неделю, — вздыхаю, глажу ишака, он такой шелковистый и покорный.

Насмотревшись вдоволь на эту прекрасную картину, продолжаю путь. На Юрьевской, которая давно переименована в улицу Чодришвили, но люди продолжают называть ее по старинке, перехожу трамвайные пути — иду сквером. Приятно шагать по середине улицы среди лип и кустов жасмина. Даже в самые холодные дни в сквере как в лесу — под ногами пружинят прошлогодние листья, сыро и свежо. Но вот сквер кончается. Перехожу другие трамвайные пути — вот и Советская. Тут уж прямая дорога в школу. Но на другой стороне улицы за поликлиникой садик в два деревца. Под ними фотограф. Как же воздержаться и не подойти к нему? Он к детям относится ласково, на вид какой-то пришибленный, и я снова перебегаю трамвайные пути, останавливаюсь около фотографа, смотрю, радуюсь и огорчаюсь, если что-то у него не получается.

Прохожий сидит перед фотоаппаратом на стуле, так, будто кол проглотил.

— Клиент, смейтесь, — грустно говорит фотограф.

Человек растягивает губы.

— Сильнее смейтесь.

Человек приподымает уголки губ.

— Клиент, хотите получиться красивым?

— Ва, а зачем сюда шел?

— Тогда правда смейтесь.

И человек смеется во весь рот, смеются стоящие поодаль зеваки, и я смеюсь, и милиционер, подбоченившись, смеется.

— Готово, — важно говорит фотограф.

Он почему-то очень бледный и печальный, как будто у него зубы болят. Мы не видим, что делают его руки под черной материей в ванночке, и сгораем от любопытства. Наконец он достает оттуда мокрую белую бумагу и быстро опускает ее в другую ванночку. На бумаге начинают проступать черты лица клиента. Бывает, они смазаны. Фотограф говорит: