Читать «Сподручница грешных» онлайн - страница 2

Из лога вылез месяц, посинелый, тоненький, будто на одном снятом молоке рос. Вылез -- и скорее вверх по ниточке -- от греха подальше, и на самом верхотурье ножки поджал.

Чтоб невдогад монашкам, чтоб дрыхли спокойно -- старика Онисима оставили наверху со стукушкой, в доску стукал старик потихоньку. А сами возились со сторожем -- в логу.

Умаялись с ним, окаянным, беда! Одно напретил: "Был,-- говорит,-- ключ на поясу, сами же сронили как сверху-то сюда волокли".

Бумагу ему предъявили.

-- Ну, гляди. Вот... "И все денежные финансы монастыря во имя Пресвятыя Богородицы Сподручницы грешных -- единогласно в пользу крестьян села Манаенок..." Согласно бумаге! Понял? Давай ключ!

Молчит. Тут за него по-свойски Сикидин взялся физически в хряпало в самое -- вот как ублаговолил. Молчит. Тьфу!

-- А пес его знает, и не врет, может? -- и на карачках пополз по кустам Сикидин: ключ искать. Как же: ищи ветра в поле!

Зленный вернулся Сикидин: не подходи. Ножик вынул, откромсал ломоть от краюхи, жует, а сам -- все на сторожа: черт шестипалый! Придется теперь из-за него... днем все...

Тишь. Ничего будто и не было. У ворот монастырских в доску бьет старик Онисим. И только вот Белка не брешет да рука у Сикидина тряпкой замотана: от Белкиных зубов след.

Вдруг ухмыльнулся Сикидин -- зубы как у Белки -- и к сторожу:

-- Ну-ка ты -- вместо Белки твоей покойной! Ну, бреши, говорю!

Ножичек приставил к кочетиной шее. Сторожева лица за Сикидиным не видать -- только руки на животе скручены и мечется шестой палец все пуще, все пуще.

-- Вре-ешь! У меня, брат, забрешешь!

Взял Сикидин ножом чуть покрепче. Икнул, булькнул сторож -- и залаял. Еще -- и уж звонче, чище собачий лай.

Носом шел смех у Зиновея Лукича -- неслышно, как из проткнутого пузыря дух. Онисим прибежал сверху -- глаза младенческие, ротик оником:

-- О-о? Во-от! Ну, шуты гороховые! А я думал -- и верно, с собакой кто...-- Захлебнулся весело, по-ребячьи, глаза младенческие, чистые.-- Ну-ка, ну-ка, еще!

Но Сикидин уж бросил нож, и сторож лежит молча. Чуть шевелится шестой кочетиный палец.

Торопится месяц, все выше чуть видать уж. Зеленеют черные листья. Заря -- как скирды в сухмень горит, ровным огнем. День будет благодатный, тихий.

Но что будет в этот тихий, благодатный день?

У матери Нафанаилы, игуменьи, прежде домишко был -- тут же в уезде. Родила в миру девять детей, все дочери, и все -- в мать: маленькие, синеглазые, вперевалочку -- как уточки-водоплавки. Без мужа подняла девятерых на ноги, и вот -- старших уж замуж выдавать, и вот -- будут внучата, свеженькие, крепенькие, как грибки: то-то будет визгу, то-то веселья!

Силы надо девочкам, откармливала: мастерица была, какие крупенники стряпала, какие перебяки из солода.

-- Ешьте, девочки, больше соку запасайте, наше дело женское, трудное.

А было однажды кушанье -- сомовина заливная со льдом. А был год -- холерный. Заболели все девять -- в неделю как вымело: одна в доме.

Ушла в монастырь, и теперь -- девяносто дочерей у Нафанаилы. Усохла вся, черненькая, маленькая -- жих-морозь, а ходит все так же: вперевалочку; старушечий рот корытцем, а глаза -- прежние: большие, синие, ясные. Дерево, бывает, почернело, скрючилось, а весной отрыгнет какая-то ветка одна -- зеленая и всему дереву глаз радуется.