Читать «Солист Большого театра» онлайн - страница 36

У каждого в жизни есть свой страх и своя радость. Как лётчик мечтает о высоте, как при виде пустых трибун огорчается спортсмен, так и артист готов на всё, лишь бы выйти на сцену – он живёт с постоянным её в себе ощущением.

Вне сцены отец вёл себя как обычный человек – щёк не надувал, и кто никогда его не слышал, мог не догадаться, что перед ним артист. И всё же вросшая в него привычка к сцене порой проявлялась в быту «выражением на лице», например за праздничным столом, когда гости произносили тосты в его честь. Мне это казалось позой, однажды, увидев, как в ответ на очередной панегирик он, только что от всех неотличимый преображается, я не выдержал и что-то буркнул сидевшей рядом Янине Жеймо (дочери Янины Брониславовны, нашей знаменитой кино-Золушки). Она взглянула на меня с изумлением: Ну, ты даёшь! Неужели не понимаешь, что они – другие люди, не такие, как мы. Они срослись со сценой, экраном, аплодисментами, букетами, здравицами, без них они сохнут, как цветы без воды.

За праздничным столом

Признаю: был категорически неправ. Более того, понимаю, что мы сами, зрители-слушатели, оказываясь рядом с артистом, ждём от него постоянного предъявления «артистизма» (как от сатирика нескончаемого юмора).

И разворот на 180 градусов: а требуется ли особое драматическое мастерство в таких ролях, как, скажем, Альфред Жермон («Травиата»). Первое появление: беспечный красавец (Арман из пьесы «Дама с камелиями» Дюма-сына) объясняется в любви к Виолетте. Когда она по мольбе Жермона-отца покидает сына, тот, страдая от уязвлённого самолюбия, публично её оскорбляет. Узнав правду, вновь страдает, умоляя простить. По мне сыграть – не спеть! – такие «лики» по силам участнику самодеятельности, тем более что ему помогает музыка великого Верди.

Образ графа Альмавива задан драматургией Бомарше, подкреплённой искромётной музыкой Россини. Сценически эта роль выигрышнее Альфреда. В ней и объяснение в любви, и задуманная (но не графом, а Фигаро) ради соединения влюблённых интрига с обманом отца Розины и его хитроумного советника Базилио, а потому сыграть этого «фрачного героя» любителю даже легче.

При этом на сценическое воплощение этих и других ролей – герцога Мантуанского, Джеральда, царя берендеев – отводится пара-тройка часов. Иное дело Юродивый: его всего два появления и несколько фраз – жалоба, призыв и пророчество – занимают в целом несколько минут. Вот его сыграть так, чтобы врезаться в память зрителя-слушателя, может далеко не каждый профессионал.

А уж спеть Юродивого вне спектакля, вне сценического действия, мог бы разве что Козловский, но, насколько я знаю, и он такого себе не позволял.

Иное дело – классические русские романсы и песни, авторов которых вдохновила великая поэзия, в истории музыки сопоставимые лишь с песенными циклами Шуберта и Шумана. Почти в каждой из них, своеобразной мини-пьесе, пусть и не столь мощной, как в опере, драматургией, есть сюжет и подразумеваемый персонаж. Вот чтобы его за две-три минуты предъявить зрителю-слушателю и не уйти со сцены «под шорох своих шагов», требуются не только вокал, но, как минимум точные интонация, мимика, жест.