Читать «Солист Большого театра» онлайн - страница 35

Увы, с тех пор познаний «аппаратуры» у композиторов не прибавилось, большинство этим попросту не озабочено. Во всяком случае, они не написали ни достойного уровня оперы, ни музыкальной драмы, пробавляются мюзиклами, да и те далеки от лучших образцов.

Что же до исполнителя той или иной роли, то в Большом театре с актёрскими задачами справлялись не только Александр Огнивцев и Иван Петров, Иван Козловский и Сергей Лемешев, но и выходившие с ними в очередь коллеги. Прерогатива награждать их, как правило, народных и лауреатов Госпремий, других не замечавших, эпитетами «великий», «выдающийся» и т. п., была узурпирована мэтрами советской критики, я им следовать не буду. Обойдясь же без эпитетов и если только о тенорах, то Анатолию Орфенову, Виталию Кильчевскому, Павлу Чекину, Алексею Серову вполне хватало актёрской выразительности для предлагаемых им ролей. Как и Хромченко: чему-то он учился студентом института, аспирантом консерватории в оперной студии, на спектаклях у драматических актёров. Во всяком случае, от него (равно как и от названных выше) режиссёры не отказывались, он не страдал от незанятости в репертуаре, и себя видел, самонадеянно или нет, не мне судить, поющим актёром – как все.

Чуть в сторону.

В начале 1960-х шли съёмки документального фильма о Сергее Прокофьеве, в один из дней на сцене Большого театра записывали фрагмент оперы «Повесть о настоящем человеке» в постановке Георгия Ансимова, а мне, начинающему журналисту, предложили написать текст к радиопередаче об исполнителе главной партии (им был Евгений Кибкало).

Беседуя в первом ряду партера с режиссёром, я не мог оторвать глаз от сцены: погружённая в полумрак и почти свободная от декораций, она казалась громадной и притягивала, словно сильнейший магнит. В очередную паузу я не выдержал и поднялся на просцениум.

Несколько ступенек приставной лесенки и мостик через оркестровую яму, несколько шагов к суфлерской раковине. Останавливаюсь, оборачиваюсь и скорее угадываю, чем вижу огромный зал, чьё пространство лишь намечают мерцающие во тьме аварийные лампочки.

Зал пуст, но воображение заполняет его от первых рядов партера до верхних ярусов. На меня устремлены глаза двух тысяч зрителей, я слышу их дыхание, гул их голосов и вдруг упавшую тишину: за пюпитр в оркестровой яме встаёт дирижер, он поднимает руку и взмахом своей палочки предлагает мне вступить… мне?!

Этот миг являлся мне в страшных снах – «Если только можно, Авва Отче, Чашу эту мимо пронеси»… и всякий раз я просыпался со сладостным чувством освобождения от ужаса: как же замечательно, что мне не нужно выходить на эту сцену – она, как, впрочем, и любая другая мне враждебна.