Читать «Собрание сочинений в 5 томах. Том 1. Уездное» онлайн - страница 318
Евгений Иванович Замятин
«Пронюхали пирог мужичишки, влезли. Хоть бы какой час ей покою дали!»
— Катеринушка, уж ты бы еще нам висанту — уж день такой. Сделай милость, вот в горке ключи от погреба.
Ну, либо сейчас, пока в погреб ходит, либо — все прахом…
Встал Сикидин, лоб нагнул: бык брухучий. Руками об стол оперся, правая — тряпкой замотана.
— Батюшка мой, это что же у тебя рука-то? Дай, я тебе чистенькой завяжу, а то еще болеть прикинется…
Поднял руку Сикидин. На игуменью — на руку — запнулся…
А тут как раз и Онисим покончил. От висанту красный, и еще белей волосы ребяче-стариковские.
Крякнул, утерся — и поклон поясной:
— Ну, матушка, на угощеньи спасибо. Уж вот как — по сих пор! А уж пирог — ну…
Игуменья свечкой так и затеплилась. Господи, то-то нынче день хорош! А Сикидин — столб столбом, на языке — грузило свинцовое. Да как зубами скрипнет — и в дверь пулей.
— Да чего же вы, погодите! Уж вот она — Катерина, ключами гремит…
Куда там годить: по лестнице прогромыхали. По теплым плитам под липами шлепают…
В логу у телеги честили Онисима-старика:
— Ах ты, дурак полоротый! Ах, орясина! «Спаси-ибо, матушка!» Как уговорено было, а? Кабы молчал, глядишь, все бы… «Спаси-ибо, матушка!»
— А вы, коли меня умней, вы бы давиша об деле с ней говорили. А вы — что? А-а, то-то и оно-то!
На телеге Сикидин го́рился:
— И как нам теперь нашим, манаенским, сказать? Конешно, были обстоятельства вразрез наших ожиданий. А только срамота, ей-Богу. Уж надо какое-нибудь этакое сказуемое придумать, а то разве про это выговорить: «Спаси-ибо, матушка!»
А сам кнутовищем по лошади, по лошади, чисто не лошадь это, а дед Онисим.
Ну, ничего: еще семь верст ехать. Авось и придумают сказуемое.
ВСЕ
В среду 7 февраля, на углу Литейного и Шпалерной, инженер Хортик разделился надвое.
В среду 7 февраля на Литейном — так, должно быть, секунду или две — трамвай звонил в немой, никому не слышный звонок, автомобили катились на немых шинах, люди шли в немых сапогах. Секунду или две все немое, как ночью в лесу, и так остро слышно — хрясь! — хворост под чьей-то лапой; и еще раз — хрясь!
Тотчас же из ночного леса на Литейном — радостный мальчишеский крик: «Стреляют!» — и Литейный, вместе с Хортиком и радостным мальчишкой, зазвенел, помчался, затопал к Шпалерной.
Там, на углу Литейного и Шпалерной, лежал на снегу человек — как-то ненастояще, плоско: стриженая черная голова — с выеденным седым пятачком на темени — и пальто, пустое, приплюснутое к снегу.
Сквозь литейную толпу пронырнул радостный конопатый мальчишка и весело крикнул Хортику (именно ему, — Хортику это было ясно):
— Воряга! Карманник! Товарищи красноармейцы сейчас расстреляли!
Откуда-то дровни, на дровнях четыре красноармейца с винтовками на веревочках через плечо. Соскочили, подняли стриженого с седым пятачком — «Ну-у!.. раз! Так!» — плюхнули на дровни. Стриженая голова брякнула о грядушку. И тот из четырех, который стоял у грядушки, отскочил в сторону, стал отряхивать полы шинели.
