Читать «Собрание сочинений в 25 томах. Том 9» онлайн - страница 90

— Вы поняли, что он говорит?

— Говорить всё можно! — ответил Соловьев, но тотчас же быстро прибавил: — В своей компании! Но самое интересное — узнать бы наверно, что в Петербурге тайное общество составилось, и к чему оно?

— Это нам нужно знать! — требовательно сказал Красавин.

— А ведь в самом деле, братцы, революция-то на другую квартиру переезжает! — воскликнул Петр весело и живо.

— Ежели там, в этом обществе, действительно князья,—раздумчиво и мечтательно говорил Соловьев,— то дела наши должны поправиться...

— У тебя и так двадцать тысяч в банке лежит, старый чёрт!

— А может — тридцать? Считай еще раз! — обиженно сказал Соловьев и отошел в сторону.

Саша кашлял глухо и сипло, Маклаков смотрел на него хмуро.

— Что вы на меня смотрите? — крикнул Саша Маклакову.

Тот повернулся и пошел прочь, не ответив; Евсей безотчетно двинулся за ним.

— Вы поняли что-нибудь?—спросил Маклаков Евсея.

— Мне это не нравится...

— Да? Почему?

— Злобится он всё. А злобы и без него много...

— Так! — сказал Маклаков, кивая головой. — Злобы достаточно...

— И ничего нельзя понять,— осторожно оглядываясь, продолжал Евсей,— все говорят разно...

Шпион задумчиво стряхивал платком пыль со своей шляпы и, должно быть, не слышал опасных слов.

— Ну, до свиданья! — сказал он.

Евсею хотелось идти с ним, но шпион надел шляпу и, покручивая ус, вышел, не взглянув на Климкова.

А в городе неудержимо быстро росло что-то странное, точно сон. Люди совершенно потеряли страх; на лицах, еще недавно плоских и покорных, теперь остро и явно выступило озабоченное выражение. Все напоминали собою плотников, которые собираются сломать старый дом и деловито рассуждают,с чего удобнее начать работу.

Почти каждый день на окраинах фабричные открыто устраивали собрания, являлись революционеры, известные и полиции и охране в лицо; они резко порицали порядки жизни, доказывали, что манифест министра о созыве Государственной Думы — попытка правительства успокоить взволнованный несчастиями народ и потом обмануть его, как всегда; убеждали не верить никому, кроме своего разума.

И однажды, когда бунтовщик крикнул: «Только народ — истинный и законный хозяин жизни! Ему вся йемля и вся воля!» — в ответ раздался торжествующий рев: «Верно, брат!»

Евсей, оглушенный этим ревом, обернулся — сзади него стоял Мельников; глаза его горели, черный и растрепанный, он хлопал ладонями, точно ворон крыльями, и орал:

— Вер-рно-о!

Климков изумленно дернул его за полу пиджака и тихонько прошептал:

— Что вы? Это социалист говорит, поднадзорный...

Мельников замигал глазами, спросил:

- Он?

И, не дождавшись ответа, снова крикнул:

— Ур-ра! Верно...

А потом, с тяжелою злобою, сказал Евсею:

— Убирайся ты... Всё равно, кто правду говорит...

Слушая новые речи, Евсей робко улыбался, беспомощно оглядываясь, искал вокруг себя в толпе человека, с которым можно было бы откровенно говорить, но, находя приятное, возбуждающее доверие лицо, вздыхал и думал:

«Заговоришь, а он сразу и поймет, что я сыщик...»

Он слышал, что в речах своих революционеры часто говорят о необходимости устроить на земле другую жизнь, эти речи будили его детские мечты. Но на зыбкой почве его души, засоренной дрянными впечатлениями, отравленной страхом, вера росла слабой, она была подобна больному рахитом ребенку, кривоногому, с большими глазами, которые всегда смотрят вдаль.