Читать «Собрание сочинений в 25 томах. Том 9» онлайн - страница 68

— Нечем оправдаться — выдумали японцев!..

— Сво-олочи! — протянула кухарка.— Вчера, на базаре, тоже какой-то насчет японцев проповедь говорил... Старичок один послушал его да как начал сам— и про генералов и про министров,— без стеснения! Нет, народ не обманешь!

Глядя на пол, Климков молчал. Желание сказать кухарке о надзоре за ее братом исчезло. Невольно думалось, что каждый убитый имеет родных, и теперь они — вот так же — недоумевают, спрашивают друг друга: за что? Плачут, а в сердцах у них растет ненависть к убийцам и к тем, кто старается оправдать преступление. Он вздохнул и сказал:

— Страшное дело сделано...

Думая про себя:

«Мне ведь тоже надо защищать начальство...»

Маша толкнула ногой дверь в кухню, и Евсей остался один с кухаркой. Она покосилась на дверь и ворчливо заговорила:

— Убивается женщина, молоко даже спортилось у нее, третий день не кормит! Ты вот что, торговец, в четверг, на той неделе, рождение ее,— кстати я тоже именины свои праздновать буду,— так ты приходи-ка в гости к нам да подари ей хоть бусы хорошие. Надо как-нибудь утешить!

— Я приду!

Климков ушел, взвешивая в уме всё, что говорили женщины. Речи кухарки были слишком крикливы, бойки, сразу чувствовалось, что она говорит не от себя, а чужое; горе Маши не трогало его. Но он понимал, что эти речи были необычны, не по-человечески смелы. У Евсея было свое объяснение события: страх толкнул людей друг против друга, и тогда вооруженные и обезумевшие истребили безоружных и безумных. Но это объяснение не успокаивало души,— он видел и слышал, что люди как будто начинают освобождать себя из плена страха, упрямо ищут виноватых, находят их и осуждают. Всюду появилось множество тайных листков, в них революционеры описывали кровавые дни в Петербурге и ругали царя, убеждая народ не верить правительству. Евсей прочитал несколько таких листков, их язык показался ему непонятным, но он почувствовал в этих бумажках опасное, неотразимо входившее в сердце, насыщая его новой тревогой. И решил больше не читать их.

Было строго приказано найти типографию, в которой печатались листки, переловить людей, которые раскидывали их; Саша ругался и даже ударил за что-то Векова по лицу. Филипп Филиппович стал приглашать по вечерам агентов и беседовал с ними. Обыкновенно оп сидел среди комнаты за столом, положив на него руки, разбрасывал по столу свои длинные пальцы и всё время тихонько двигал ими, щупая карандаши, перья, бумагу; на пальцах у него разноцветно сверкали какие-то камни, из-под черной бороды выглядывала желтая большая медаль; он медленно ворочал короткой шеей, и бездонные, синие стекла его очков поочередно присасывались к лицам людей, смирно и молча сидевших у стен. Он никогда почти не вставал с кресла, у него двигались только пальцы да шея; толстое лицо казалось нарисованным, борода приклеенной. Пухлый и белый, он был солиден, когда молчал, но как только раздавался его тонкий, взвизгивающий голос, похожий на пение железной пилы, когда ее точит подпилок, всё на нем — черный сюртук и орден, камни и борода— становилось чужим и лишним. Иногда Евсей думал, что перед ним сидит искусно сделанная кукла, а в ней спрятан маленький, сморщенный человечек, похожий на чёртика, и что, если на эту куклу громко крикнуть, чёртик испугается, выскочит из нее и убежит, прыгнув в окно.