Читать «Сергеев Виктор. Луна за облаком» онлайн - страница 158
Неизвестно
Трубин почувствовал, что ему стало душно, он расстегнул ворот рубашки, и тут же вязкая усталость охватила все его тело «Ну вот, позади все тревоги, сомнения. Я же точно так думал. Теперь можно все объяснить, все растолковать заказчику да и самому это очень нужно. Как хорошо!..»
А с Чимитой все было не гак и даже нехорошо. Она мною сделала для него, близко к сердцу приняла все его невзгоды — и профессора отыскала, и сама участвовала в лабораторных исследованиях. Кто еще так помог ему? Никто. И вот пришел успех. Теперь уж никто не бросит пренебрежительно: «У нас стройка... Мы экспериментировать не можем». Экспериментирование осталось позади, слава богу. Трубин располагает даже теоретическими обоснованиями пригодности нового способа бетонирования. А Чимита? Почему она не радуется этому успеху? Ей как будто бы не совсем желателен и приезд Трубина в Хабаровск.
Как в жизни все меняется! Давно ли они вместе смотрели из кустов на танец лебедя, давно ли читали сонеты Шекспира, давно ли бродили по мокрым мостовым города и чем-то важным делились друг с другом? В те дни Григорий чувствовал, как много у Чими- ты неистраченного тепла, нетронутой нежности, она вся была полна жаждой чего-то увидеть, чего-то услышать, на все так живо отзывалась... Он даже был несколько снисходителен к такому обилию ее мыслей, душевных порывов. Когда много неистраченного тепла, много нетронутой нежности, тогда ведь ничто и не заботит... «На наш век хватит». И вдруг все исчезло без следа, без предупреждения, как будто ничего и не было и не могло быть. И вот уже вместо бездонной доверчивости во взгляде таких знакомых когда-то тебе глаз ты видишь не то отчужденность, не то затаенную тревогу, вместо горячих откровений ты слышишь слово чуть пи не сквозь зубы. О, как дорого тогда ты ценишь ту утраченную теплоту, которая казалась тебе одно время неиссякаемой и неисчерпаемой!
Все время, пока Трубин находился в Хабаровске, Чимита воспринимала его как-то иначе, не как прежде. Он был тот же и вместе с тем уже не тот же. И в его голосе, глуховатом и ломком от волнения, и в его лице, задумчивом и усталом, и в его одежде, помятой с дороги,—буквально во всем ей чудилось то несчастье, которое он только что пережил. И это несчастье рождало не только жалость к нему, оно рождало и отчужденность к нему, даже какую-то враждебность. И ей было тяжело с ним, она не знала, как ей вести себя, о чем говорить с ним. И все те дни мучилась и терзалась, стремясь подавить в себе неприязнь к Трубину.
«Меня же посчитают дурой,— не раз шептала она, оставаясь наедине с собой.— Если кому сказать... А я, может быть, дура и есть? Я же его люблю и вот... Какая глупость! Отказываюсь от любви. Дура, дура!»
Она жила пока у профессора. Ее поместили в отдельную боковую комнатку-библиотеку. От пола до потолка на стеллажах стояли ряды книг. Диван, где она спала, письменный стол хозяина, торшер... И все строгое, пугающее. И если она подходила к окну или брала книгу, всегда ждала, что вот-вот ее остановят и спросят, гаме'’ она туда пошла или зачем она взяла эту книгу.
