Читать «Санкт-Петербургские вечера» онлайн - страница 32

Рассмотрев человека самого по себе, обратимся теперь к его истории.

Весь человеческий род происходит от одной пары. Эту истину, как и все прочие, пытались отрицать — но что толку?⁵

Мы слишком мало знаем о временах, предшествовавших всемирному потопу, и весьма вероятно, что нам и не следует знать больше. Впрочем, сейчас для нас важна только одна мысль, и ее всегда нужно иметь в виду: дело в том, что наказания всякий раз соразмерны познаниям виновного, а значит, потоп предполагает преступления неслыханные, а эти последние в свою очередь указывают на познания, бесконечно превосходящие те, которыми обладаем мы. Все это достоверно и нуждается теперь в дальнейшем исследовании. Эти познания, освобожденные от связи со злом, сделавшей их гибельными, пережили

вместе с семейством праведника истребление человеческого рода. Замечу, что в вопросе о сущности и развитии наук нас ослепляет грубый софизм, обвороживший буквально всех: о той эпохе, когда люди непосредственно из причин выводили будущие следствия, мы судим по тем временам, когда они с трудом поднимаются к причинам от следствий, занимаются одними лишь следствиями, утверждают, что искать причины бесполезно или даже вовсе не представляют себе, что такое причина. Нам без конца твердят: «Подумайте только, сколько времени понадобилось для познания той или иной вещи!» Какое невероятное ослепление! Нужен был лишь миг! Ведь если бы человек мог понять причину хотя бы одного физического явления, он непременно постиг бы и все прочие. Мы просто не желаем замечать, что именно те истины, которые открываются с наибольшим трудом, для понимания являются чрезвычайно легкими. Решение задачи «короны» (определение площади кольца, заключенного между двумя концентрическими кругами) заставило некогда трепетать от восторга глубочайшего геометра древности — но это же решение находим мы сегодня в любом начальном курсе математики, и оно под силу заурядному четырнадцатилетнему рассудку. Платон, рассуждая о том, что всего важнее знать человеку, добавляет со свойственной ему проникновенной простотой: «Этим вещам можно научиться легко и в совершенстве, если кто-то их нам преподаст». Именно так! Далее, разум сам по себе постигает, что первые люди, вновь заселившие землю после великой катастрофы, нуждались в сверхъестественной помощи для того, чтобы одолеть всевозможные препятствия, встававшие у них на пути. А теперь, господа, полюбуйтесь прекрасным свойством истины! Вы хотите ее удостоверить? Что ж, свидетели приходят отовсюду и являются собственной персоной; никогда прежде они не общались, но никогда они друг другу не противоречат, между тем свидетели заблуждения противоречат один другому даже когда лгут. Послушайте, что повествует о первых людях мудрая древность: она скажет вам, что это были мужи дивные, коих существа высшего порядка удостоили самыми драгоценными познаниями. ^{И на этот счет нет расхождений: философы и посвященные в таинства, поэты, история, миф, Азия, Европа — все говорят об одном. Подобное согласие разума, откровения и всех человеческих преданий являет собой доказательство, спорить с которым может лишь праздный язык. А значит, люди обладали знанием изначально, — и не просто знанием, но знанием, отличным от нашего и превосходящим наше, ибо истоки его были выше, что, впрочем, и сделало подобное знание весьма небезопасным. Теперь вы понимаете, почему знание в своих началах всегда было окутано тайной и укрывалось в храмах, где оно в конце концов и угасло, когда огонь его уже не давал света, а только обжигал. Никому не ведомо, к какой эпохе восходят даже не первые попытки создания общества, но уже вполне зрелые, великие учреждения, глубокие познания и великолепные памятники человеческой изобретательности и силы. В Риме рядом с собором св. Петра вижу я сточные трубы Тарквиния(|9) и циклопические постройки, а эта эпоха соприкасается с веком этрусков, чьи искусства и могущество уходят своими корнями в глубокую древность1 и которых Гесиод(21) называл «великими» и «славными» еще за девять веков до рождества Христова11. Они основывали колонии в материковой Греции и на многочисленных островах за несколько столетий до Троянской войны. Пифагор, путешествуя по Египту за шесть веков до нашей эры, узнал о причинах всех явлений, наблюдаемых на Венере.7 Там он мог познакомиться и с вещами куда более любопытными, ибо в Египте издревле знали о том, что «Меркурий, желая вывести богиню из крайне затруднительного положения, играл в шахматы с Луной и выиграл у нее семьдесят вторую часть дня». Признаюсь даже, что, читая «Пир семи мудрецов» Плутарха,(24) я не мог удержаться от мысли, что египтянам была известна истинная форма планетных орбит.8 Можете, когда вам будет угодно, доставить себе удовольствие и проверить текст. А Юлиан(25) в одной из своих бесцветных речей (не помню уже точно, в которой) называет Солнце «богом семи лучей».9 Откуда он взял это странное выражение? Наверняка пришло оно к нему не иначе, как через древние предания Азии, к которым обращался Юлиан в своих теургических изысканиях, — ив самом деле, священные книги индусов представляют хороший комментарий к этому тексту. Мы читаем в них о том, как семь юных дев собрались однажды славить явление Кришны,10 индийского Аполлона. Бог внезапно появился среди них и предложил им танцевать, а поскольку девы не соглашались, отговариваясь тем, что не имеют пары, то бог и об этом позаботился: он разделил себя на части таким образом, что у каждой девы оказалось по Кришне. Прибавьте к этому, что истинная система мира была превосходно известна уже в самой глубокой древности.11 Подумайте и о том, что египетские пирамиды, точнейшим образом ориентированные в пространстве, предшествуют всем достоверным историческим эпохам; что искусства подобны братьям, которые могут жить и процветать лишь вместе; что нация, сумевшая создать краски, способные в течение тридцати веков выдерживать воздействие воздуха, нация, научившаяся поднимать на высоту шестидесяти футов массы, неподвластные нашей механике, высекать на граните изображения птиц, каждую породу которых мог определить современный путешественник,1 — что эта нация, говорю я, была по необходимости столь же выдающейся и в прочих искусствах и по необходимости знала множество вещей, нам неведомых. Когда же от Египта обращаю я взор к Азии, то вижу стены Нимврода,(30) возведенные на еще влажной после потопа земле, и астрономические наблюдения, столь же древние, как и сам город. Так куда же нам поместить так называемые «времена варварства и невежества»? Философы-забавники легкомысленно отвечали: «Столетий у нас предостаточно!» Нет, господа, совершенно недостаточно — ибо вот она, эпоха всемирного потопа, кладущая конец всем романам самого воспаленного воображения. А геологические данные, доказывающие факт потопа, указывают и на его время, причем погрешность здесь столь же незначительна, как и погрешность при определении расстояния от нас до Луны. Даже Лукреций*31} не удержался от того, чтобы не представить поразительное свидетельство молодости человеческого рода, и физика, которая в данном случае могла бы обойтись и без истории, тем не менее черпает в ней новые аргументы, так как достоверные исторические свидетельства доходят у всех народов до одной и той же эпохи, а именно VIII в. до н. э. Людям, верящим во все на свете, кроме Библии, простительно ссылаться на астрономические наблюдения китайцев, сделанные якобы четыре или пять тысяч лет тому назад — на земле, которой не существовало, народом, который только в конце XVI века иезуиты научили составлять календари!12 Все это не заслуживает}