Читать «Самый далёкий тыл» онлайн - страница 113

– Алёша, кто послал тебя ко мне, и что ты хочешь?

Я вдруг осознал, как ужасно постарел старый друг нашей семьи. Он, мне казалось, стал ниже ростом, сильно поседел, и голос его, некогда гремевший на сборищах русских эмигрантов, стал тихим и дрожащим. Я встал из-за стола, шагнул к окну и положил руку на плечо Тарковского.

– Викентий Арсеньевич, я помню, как ребёнком я был очарован вашими страстными речами о России, которую мы потеряли… Как вы плакали, вспоминая ужасы гражданской войны… Как вы предсказывали неминуемую гибель нашей родины под игом большевиков… Как вы клялись, что готовы отдать всё, включая свою жизнь, ради счастливого будущего России… Вы и сейчас готовы повторить всё сказанное вами тогда? А, Викентий Арсеньевич?

Старик медленно повернулся ко мне, снял мою руку со своего плеча и, цепко держа мою ладонь в своих пальцах, тихо сказал:

– Алёша, ты помнишь моих ребят, Владика и Иосифа? В тридцать девятом году, когда Гитлер грозился напасть на Польшу, они нанялись кочегарами на польский корабль в шанхайском порту и отправились в Польшу, чтобы защищать землю наших предков от немецкого нашествия… Сонечка рыдала, умоляя их не бросать стариков-родителей на чужбине. Она просила младшего, Иосифа: «Юзеф, мальчик мой, останься! Пусть Владик едет, он старше тебя, он сильнее… Я не переживу, если кто-нибудь из вас погибнет…». Они уехали, а мы остались – и с тех пор у нас не было ни одного светлого дня… В октябре тридцать девятого мы получили письмо от польского консула в Шанхае с известием о гибели Владика и Иосифа при защите Лодзи… – Тарковский отпустил мою руку и вытер платком слёзы, катящиеся по щекам. – Конечно, я готов повторить сейчас слова о моей любви к России. И добавить к ним мою родину и родину моей умершей Сонечки – Польшу… Польшу, за которую погибли мои мальчики…

Тарковский медленно вернулся к столу, сел и налил себе рюмку. Мы выпили. Я всмотрелся в морщинистое, землистого цвета лицо старого профессора и вдруг осознал, что передо мной сидит тяжело больной человек. Он трудно, с хрипом дышал, его голова мелко тряслась и такой же дрожью были поражены кисти обеих его рук.

– Викентий Арсеньевич, – промолвил я, – вам плохо? Может, вам надо лечь в постель?

Он отрицательно качнул головой.

– Алёша, – сказал он, натужно улыбаясь, – ты умён, как твой отец, но ты не перехитришь старую польскую лису, пана Викентия. Widzę cię przez («Я вижу тебя насквозь»). Ты недаром затеял разговор о России – я уверен, тебе что-то надо от меня для нашей бывшей родины, верно?

Я попытался вставить слово, но Тарковский остановил меня властным взмахом руки.

– Я расскажу тебе, Алёша, что завещала мне умирающая Сонечка. Она знала, что я тайно работаю для Советского Союза, и полностью одобряла мои действия. В моей Сонечке за годы эмиграции произошла огромная перемена – она стала просоветской. Она говорила, что только Россия – пусть даже Советская, пусть даже большевистская, пусть даже Россия, изгнавшая нас! – может спасти поляков от немцев. Она предвидела гитлеровское нападение на Польшу. Умирая, она говорила мне: «Вик, поклянись, что ты будешь делать всё, зависящее от тебя, чтобы помочь сражающейся России! Потому что, помогая ей, ты помогаешь спасти нашу Польшу!.. Ради памяти наших погибших мальчиков, умоляю тебя!» Я не припоминаю, чтобы она когда-либо умоляла меня или кого-нибудь за время нашей совместной жизни. Она была из рода князей Потоцких, и польская гордость всегда была самой главной чертой её характера…