Читать «С начала до конца (сборник)» онлайн - страница 58

— Ну и на кой ляд?.. — задумчиво спросил мокрый Макеев неизвестно кого, скептически оглядывая новоприобретённое богатство.

— Твоя теперь фисгармония, вот и думай, куда её девать, — сказала Светка Алексею совсем уже без укора, а тот на пианино даже не смотрел. Он молча собирал разбросанные куски полиэтилена, сминая их в один большой кокон.

Больше мы о произошедшем не говорили. Всех вымокших нужно было срочно переодеть и напоить чем-нибудь горячительным. На меня нацепили чьи-то старые штаны взамен моих мокрых, брошенных к печке сушиться. Малиновая самогонка, шерстяные носки и два толстых свитера, шашлык, жаренный на сковородке, и макеевская расстроенная гитара часам к десяти вечера всё-таки остановили дождь, и измученный ливнем воздух потихоньку всхлипывал и замирал.

Я вышел из дома курить на террасу и, пока курил, чувствовал спиной это пианино, чёрт бы его побрал, — оно стояло и смотрело на меня. Не скажу, чтобы этот взгляд был дружелюбным. Скорее, старая дека уставилась на меня отстранённо и высокомерно. Кривой подсвечник торчал вбок, как длинный мундштук.

Я докурил и вернулся в дом. Там горело электричество и было тепло.

Наутро в воскресенье у меня прихватило спину, примерно в том месте, в которое ночью целился подсвечник. Я ничего никому не сказал, и мы уехали. На улице распогодилось, день обещал быть снова жарким. Пианино чернело в углу террасы, как и прежде, закрытое и угрюмое.

Что было потом — не имею понятия. И не моё это дело.

Лель мой, Лель мой

Рассказ конкурсантки

Наш педагог Камишевская сидит в зале, на первом ряду — и она машет руками и делает замечания, когда слышит чью-нибудь ошибку, — так болельщики кричат на спортивном матче. Отчётные концерты вокального класса проходят всего два раза в год, и публика на них специфическая: сегодня в зале сидят почти только одни преподаватели, её коллеги. Они прощают нашему педагогу причуды и не замечают её нервных выкриков. Но я-то знаю, что все эти люди приходят только ради Клюсовой. Я и сама прихожу сюда ради Клюсовой. И ради Камишевской.

Я спускаюсь со сцены, белые ступеньки сползают, одна, две, три — кончились, на сцене что-то говорят, внизу топчется профундо Лёва, он, кажется, крестится, потом сосредоточенно плюёт через левое плечо и встаёт ногой на ступеньку.

Со сцены он выходит красный и мокрый, хоть я и оценила его попытки придать себе бодрый вид. Я не слышала, как он выступил сегодня — но знаю, что в песне Варлаама есть фа первой октавы, а она Лёве иногда не даётся. Для профундо это то же самое, что для меня — верхняя ля, о которой я даже не мечтаю.

Сегодня я пела Леля, там вверху у меня крепкая фа, но дело не в ней. Дело в том, что я не Лель. Вот в чём дело. Лёва — да, Лёва — Варлаам, и он выехал на роскошной середине тембра, так что пусть не трясётся. А я не выехала. Но Камишевской сегодня нужен был именно мой Лель, вынь да положь. Туча со громом сговаривалась. Ты греми, гром, а я дождь разолью. А потом Лель в этой песенке рассказывает про девку, которая гуляла-гуляла с подружками по лесу, да и пропала. Видимо, в кустиках с кем-то — «того». Бедовая девка. Красавчик Лель — сплетник и сволочь. Мы с ним не совпадаем, потому что я чувствую в этом персонаже некое ганимедство, скабрезность, да и попросту — склонность к вранью. Глинка прикрывает всё это молодостью своего героя и мужским равнодушием, но я-то знаю, что он просто маскирует порок. Порок — это то, чего я так по жизни боюсь. Я вся такая правильная, что даже тошно. Лель мой, Лель мой, Лёли-лёли-лель.