Читать «Русь на Мурмане» онлайн - страница 220

— А помер-то сам, что ли? — мрачно недоумевал воевода.

— Сам он не хотел помирать, — сурово ответили лопари.

Затем они рассказали, как видели в темном небе стаю белых птиц, пролетевших над их погостом в тот самый день, когда чудь убивала монахов и монастырских слуг. А когда солнце спит и не выходит, никаких птиц в небе не бывает. Рассказ лопарей навел на всех слышавших его глубокую задумчивость.

Аверкий Палицын больше, чем о погибших, скорбел об уничтоженной крепости, о загубленном деле, в которое когда-то вложил так много себя. Не находил ответа — почему все сложилось так, словно рубежная крепость была не крепость с оружейным запасом, а убогая деревенька? И изменник вовремя нашелся, и спешные гонцы в пути до Колы сгинули, и монастырские люди, среди которых немало было привычных к оружию, не попытались дать отпор. Будто сам Господь благоволил каянам в их разбое.

Он спросил об этом спасшегося монаха, подсев к нему на обугленное бревно.

— Были горячие головы... были. Когда душегубы уже в обители злодействовали, брат Амвросий просил игумена Гурия благословить его и иных на бой с разбойниками. Амвросий этот был велик телом и силой. Прежде, до монастыря-то, он в боярских детях служил, под соловецким воеводой. Поморье от той же финской чуди отбивал, на Каянь с войском ходил. Из мира ушел, горюя по своей несбывшейся любви...

— Что ж игумен-то?.. — торопил Палицын.

— Не благословил. Ни инокам, ни послушникам, ни слугам, ни мирским богомольникам, которые тут зимовали.

— Да почему?!

Монах тяжко вздохнул.

— Преподобный отец наш Трифон на смертном одре перед всей братией предрек все это. Со слезами говорил, мол, тяжкое искушение будет вам и от меча многие погибнут, а вы не ослабевайте духом, молитесь Богу, от Него спасение и вечная жизнь. Разумеешь ли сие? Трифон будто сказал: можно будет принять мученье и венец от Христа, только для этого надо дух крепить. Кто знал про себя, что слаб, тот из обители давно ушел. Остались те, которые выбрали венцы мучеников. Когда же каяне напали, многие, кто был в церкви, смутились и устрашились. Игумен Гурий напомнил им, не дал смалодушничать и лишиться венцов. — Монах заплакал. — Сорок два инока и более полусотни прочих Христу наследовали. Один я струсил, окаянный, убежал от спасения своего...

Оставив его, Палицын направился к воеводе.

— Отдай мне, Степан Федорович, пленного разбойника, — попросил, надрывая сердце.

— На что он тебе? — хмуро удивился Благово.

— Сам казню его.

— Легче тебе от этого станет?

— Отдай, Степан, Христом Богом прошу.

— Не отдам. Казакам велю прирезать. А тебе не надо руки марать... Тут дело святое совершилось. Не погань его дурной местью. Слышь, Аверкий? Не погань себе душу.

Опустошенный и печальный, Палицын ушел на обледенелый берег губы, уселся на днище перевернутого монастырского карбаса. Размышлял: смог бы он так — надев монашью рясу, отринув мир, выбрать вольное мученье, доверить себя Христу, не побежать прятаться или по служилой привычке хвататься за меч?