Читать «Русская Дания» онлайн - страница 104

Сам Распупин теперь называл себя «Чертопупиным», чтобы быть ближе к народу. Некоторые умные черти-труверы сочинили песню, посвященную ему:

«Когда пахали мы в две смены,

Будь славен Ад!

Где же был Вельзевул умелый?

Будь славен Ад!..

Нас возглавляет Чертопупин,

Хоть изгнан, тяжкою судьбой загублен,

Есть в нем еще силы,

Чтоб предателей предать могиле!…»

Черти хоть и относились к реальному миру с недоверием, но, тем не менее, следовали за Распупиным по пятам. Им хотелось увидеть новую развилку большой дороги под названием жизнь.

***

Они вошли в волшебный лес. Деревья подозрительно молчали с ними. Тетерева не токовали. Насекомые бездействовали. Веточки под ногами не издавали хруста. Движение их неуклюжих и истощенных тел не вызывало резонанса, будто они шли сквозь вакуум. И, казалось единственное звучание, которое можно было различить, это было звучание тишины. Тишина была оглушительна: перекатами, усиливаясь с каждым шагом, она наваливалась на группу безнадежных беглецов реального, что казалось, если не своим могуществом, то ужасом, который следовал за ней, она раздавит их всмятку, переломит их пополам, выдавит их глаза, раздробит их челюсти, выбьет кишки, расплющит легкие, вырвет позвонки и половые органы, размозжит коленные чашечки, разжует оставшиеся спекшиеся мозги, иссушит глотки, надорвет артерии и сухожилия, выкрутит уши, сомнет их в агонизирующую материю и бросит во тьме, наедине с остатками самих себя, без надежды на помощь и сострадание, без цели и направления пути. И находясь там в тот момент, ощущая чудовищное, опустошающее давление тишины, которая с каждым шагом причиняла все больший непоправимый урон, воспаленное воображение Распупина развернуло перед ним веером в пространстве все то, чем он когда-то был, и то, чем он являлся. Он уже не мог отличить себя от леса и леса от себя. Казалось, ветви прорастают в нем, превращаясь в его сосудистую систему и напитывая его грязной водой земли. Он думал, что лес смотрит его распаленными от обезвоживания глазами, слушает его раздавленными ушами биение пульсирующей тишины, зачерпывает его ртом сухой остаток борющейся, изнывающей материи. В этот момент Распупин понял свое тотальное, неделимое, абсолютное одиночество.

И страх, которого он доселе никогда не испытывал, во всей своей полноте прижал его как таракана к стене к одному из деревьев. Он закрыл глаза. Но толку от этого было немного. От ужаса невозможно было спрятаться даже в самом себе. Ужас был вездесущ и, казалось, будто он сорвал его уставшие веки. Распупин огляделся – не было никого вокруг. Тех, кто следовал за ним, не было видно, не было слышно. Казалось, что их не было никогда. Никого не было никогда. Что он здесь делает? Как он здесь оказался? Кто он такой? Эти вопросы проносились в распятом сознании и он не получал на них никакого ответа. Ничто забирало его все больше и больше. Ему казалось, что он находится на границе между жизнью и смертью, и ему нужно решить, собрать себя по кускам немыслимым усилием и поставить на то или на это.