Читать «Побирушки» онлайн - страница 7

Палатки устроены, музыканты расселись в целом уезде, на каждой десятине; зудят их дудки, а во ржи шумят кузнечики, и их чириканье заглушает поход полчищ саранчи, которая кишмя-кишит здесь, точит ржаные колосья в корне и не думает идти в западню.

– Ну что, убил? – спрашивали на селе возвратившегося вечером с поля музыканта.

– Убил.

– Много?

– С полдесятка, поди, ухлопал…

– Что ж мало?

– Поди-кось ты боле наволоки в яму-то! Ну-кось ты сам в яму-то… охотою… А… небось, нос-то заворотил бы. Так и она…

– Это точно.

– То-то и есть! А то – мало! Что ты ее за волосы, что ль, в яму-то тащить станешь?

– У нее, поди, волос-то нет?

– Какие у нее волоса, когда она, можно оказать, самая подлость – животное, а то – яма! мало! на дудочке! Я ноне со скуки весь день этак-то ли важно песни играл – страсть!..

Через несколько времени другой вернувшийся музыкант тоже говорил:

– Я уж и казачка принимался играть – ничего, хоть ты тресни, – ни одна не пошла.

– Нет, милые, – говорил третий, – это дело совсем пустяк. Тут хоть сам целый день пляши – ни идола не сделаешь.

– Это верно!

Вскоре и агрономы пришли к тому убеждению, что эта затея в самом деле пустяк; через несколько времени были сняты и палатки. Бабы пришли в расправу за холстом.

– Старушки, – сказал писарь: – а бог в вас есть?

– Как же богу в христианской душе не быть – его дыхание.

– Так! Стало быть – какого же тут холста?

– Обноковенно… нашего… Поди, чай, на небо холстину-то не возьмут…

– Это верно! А я-то про что же говорю?..

– А господь тебя разберет, про что. Ты по-ученому, а нам холстина обноковенно хозяйское добро.

– Опять же это вы верно говорите, – но где же я возьму холстину, которая теперича, может быть, за тридевять земель? Теперь, может, холстинку-ту вашу на войну отвезли: раны да язвы солдатские вязать… а?

Старухи молчали.

– Ведь они, солдатики-то, ваши же детища; неужто вы своих детищев без жалости безо всякой оставите?

Старухи собирались выть; писарь мучил:

– А? А вы – «холстину подай!» Где ж я ее возьму! А солдатикам и без того тошно…

– Соколик ты мо-ой!.. – завыла одна баба; другие подносили к глазам свои фартуки. А писарь мучил:

– Нехорошо… Нехорошо, старушки; бог не полюбит за это. Сейчас умереть, – очень ему будет это неприятно.

И рыдающие старухи разбредались по дворам; вслед им писарь добавлял:

– Очень вредно, божии старушки, поступать так… На том свете – как за это! Прежестоко за это на том свете будет! Не хвалю – истинно не хвалю! Холстина! Ах вы, прорвы!.. – заключил писарь, входя в сени расправы.

Агрономы скоро действительно пришли к тому заключению, что необходимо озаботиться насчет новых мер. Многомудрые соображения их скоро разрешились тем, что необходимо по ночам устраивать костры, располагая их на проселочных дорогах; без всякого сомнения, саранча придет на огонь и потом, тоже без малейшего сомнения, сжарится здесь. Расчет был бы верен, если бы оправдались надежды агрономов относительно рассудительности саранчи: что лучше ей не беспокоить начальство, а прямо самой залечь на костры, – так как она должна же понимать, что сама в этом горе виновата кругом.