Читать «Письма из Москвы в Нижний Новгород» онлайн - страница 33

кто ни попадется, трудился

более всего чувствую себя виноватым перед женою: она не заслу

живает страдать за меня; тем более, что она лучше меня видела вещи и судила о них основательнее. „Эй! — говаривала она часто во время работы моей. — Эй! муж, остерегись! чтоб не было раскаяния! — Товар этот не то, что требование необходимости или моды: на башмаки да на шляпки всегда будут покупщики, а на твое изделие надобны охотники, и эти охотники, как сказывают, покупают портреты не по резцу, а по образцу. Эй! говорю, остерегись! вспомни, что Державин пишет про себя, да не о себе;

На смех ли детям представлять, Чтоб видели меня потомки Под паутиною в пыли...”⁸

Поздно уже теперь остерегаться. Я разорен, и если мне не поможет Бог, то придет(ся) с детьми и женою идти по миру. Войдите великодушно в мое состояние, помогите мне и бедному семейству моему! — Я нечто придумал такое, от чего, если вы мне пособите, все портреты мои могут сойти с рук у меня. Вот в чем дело состоит: мне хочется выдать на будущий 1814 год ,уАдрес-календарь”, в котором, до 8 класса включительно, на каждое имя будет портрет.⁹ — Но, чтобы не вышло с календарем того, что последовало с портретами, то для безопасности моей нужна подписка, и в этом я полагаюсь на пособие ваше. Сделайте благодеяние, объявите публике о намерении моем; опишите оное красками, приличными предприятию, которому подобного ни у нас и нигде не бывало никогда. Скажите, как приятно будет с таким календарем не только знать имена всех чиновников в России, но даже судить некоторым образом о характере каждого, имея перед глазами изображение лиц. Случись кому, например, из Перми писать по делу в Москву или в Петербург, к такому человеку, которого он в глаза не видал и не слыхивал о нем: способом моего календаря он тотчас лично с ним познакомится; узнает по портрету, угрюм ли он или весел, задумчив или рассеян, и если к тому он еще будет иметь у себя Лафатера, то смело можно ручаться, что дело будет в шляпе, лишь бы только умел проситель приладить слог свой к нраву того, к которому он пишет.

Буде вы одобрите намерение мое и не откажете мне вашего покровительства, то я снова примусь за работу, и к 1 январю обещаюсь отделать штатских всех, хотя в mezzo-tinto.* Вас же, м(илостивый) г(осударь) особенно представлю с возможным рачением, и образ ваш останется врезанным в сердце моем неизгладимым резцом благодарности, с которою по гроб мой буду

Ваш покорный слуга

Архип Блифонов,

гравер.»

Вот еще тебе письмо, полученное мною сегодня:

«Вы, как я примечаю, м(илостивый) г(осударь) м(ой), занимаетесь наблюдением в обществе предрассудков, внесенных к нам вместе с французским языком и французским воспитанием; это похвально, но позвольте сказать, что наблюдателю не мешало бы иногда замечать и те заблуждения и странности, которые, не будучи заняты от чужих, могут назваться у нас — доморощенными. Из первых таковых я смело назову принятое ныне барынями нашими понятие о шалях. — За 20 лет тому назад можно было иметь за 200 рублей порядочную шаль; можно было порядочной женщине и обходиться без шали; и тогда пятисотные и тысячные почиталися исключительно или преимуществом богатства, или знаком мотовства. Теперь же 4 и 5 тысяч рублей обыкновенная цена хорошей шали, да к тому еще предрассудок, которого прежде не бывало: что женщина, не имеющая толь дорогого наряда, почти теряет право считаться в числе тех, которых мы на рус(ском) языке определить не умеем, а по-французски называем: „Femmes comme il faut”.*