Читать «Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V» онлайн - страница 127

— Наше хваленое общество, герр ван Эгмонт, не что иное, как лестница, средние перекладины которой расшатались и подгнили, они на наших глазах выкрашиваются и летят к черту. Наверху довольно прочно устроился господин буржуа — одной рукой он покрепче уцепился за боковину лестницы, а другой отбивается от всех, посягающих на его заманчивое место. Внизу еще прочнее закрепился товарищ пролетарий и двумя руками старается стянуть буржуа вниз за жирные и щегольски обутые ноги. Посредине, держась обеими руками за гнилую перекладину, болтается в воздухе человек средних классов: подняться вверх он не может, опуститься вниз не хочет, его удел — переживать ужас ожидания гибели и, в конце концов, кувыркнуться в пропасть. Вот вам социальная среда, из которой я вышел, потому что таким манером болтались в воздухе мой отец и я сам. Мы оба совершили полет вниз головой. За ваше здоровье!

Мы отпили по глотку.

— В студенческие годы я рос идеалистом. Чтобы стать ангелом, мне не хватало только пары крылышек — все остальное у меня было. Удобного местечка на земле для себя я не видел, а потому парил в туманных высях метафизики: добро, идеалы, свободная воля… Бог! Го-го-го! За неимением мелкой монетки на гороховый суп с копченой свининой приходилось питаться такой дрянью… Да, было времечко… Между прочим, особенно часто в поднебесье загонял меня один приятель-студент своим материализмом. Пришпоренный смутным сознанием его правоты, я трусливо нырял в метафизику и отчаянно пытался оторваться от настоящего мира. Годы шли. Началась война. С величайшими затруднениями мой приятель добыл документы об инвалидности и пристроился в тылу. Я же, едва получив докторат, бросился на фронт. «Идиот, — сказал мне на прощание трезвый и расчетливый приятель, хорошо знавший законы реального. — Скоро ты поймешь, что лучше быть пять минут трусом, чем целую жизнь трупом». Три года я похрапывал под гром канонады и с аппетитом хлебал суп, прислушиваясь к свисту пуль. Моего умника в первый год войны на улице переехал трамвай.

— Prost! — сказали мы оба и подняли стаканы.

— Больше всего на фронте меня поразили легкость и бессмысленность разрушения. Сотни лет неисчислимые поколения трудятся и копят ценности. Потом один человек нажимает спусковой механизм — взрыв! Груда мусора на месте домов, музеев, театров, библиотек, церквей, заводов. И ничего нет… Как-то раз я провожал товарища в месячный отпуск. Он его получил за то, что сто раз добровольно выползал из окопов, ставил мины и резал ножницами французские проволочные заграждения. Едва мы добрались до тылового окопа, поднялись на ноги, вытерли лица и вздохнули с облегчением: «Ну, теперь могу сказать вполне законно: я дома!» — пробурчал мой парень и стал чистить сапоги. Неожиданно завыл снаряд — случайный, заблудившийся… Мы пригнулись… Нас обдало газами и землей… Когда я поднялся, товарища не было. Только на дереве покачивалась запутавшаяся меж ветвей нога в начищенном сапоге. И с каждым таким взрывом в моей голове становилось все светлее, все просторнее… Начался спуск из поднебесья на грешную землю. Я подходил к своим богам по очереди и давал каждому пинок в заднюю часть. Тьфу! — он сочно сплюнул за плечо. — Еще теперь чувствую облегчение: ведь этакий хлам приходилось таскать на спине — мешок, набитый идолами. Тьфу, черт! Вот уж могу сказать — сбросил груз! Освободился! Не скушаете ли вы сардиночку в томате? Очень советую — пища по здешнему климату!