Читать «Одиссей Полихрониадес» онлайн - страница 331

Мать моя была в гостях, Елена в кухне, бабушка Евге́нко Стилова и Константин, севастопольский воин, трудились в саду.

Я вошел в пустой дом и отворил тихонько дверь в ту небольшую приемную с двумя низкими и широкими красными софами по двум сторонам большего очага, о которой я писал тебе еще в начале моей повести.

Я увидал эту столь любимую еще в раннем детстве моем, комнату, в которой я слышал столько вечерних рассказов у зажженного зимой очага, в которой я засыпал на коленях у матери или в объятиях отца.

Я увидал все три окна, большие и светлые, торжественно и празднично озаренные солнцем, и полосы солнца этого на стенах и диване. Увидал в белой стене шкапчик с зелеными и фиолетовыми треугольниками на дверцах и услыхал сильный запах прошлогодней айвы, которая рядышком, рядышком стояла вокруг всей комнаты на зеленой узенькой полочке, изогнутой к углам на двух концах своих по обычаю…

На очаге тлел, догорая и чуть вспыхивая, один огромный обрубок пня.

На диване лежал забытый матерью чулок со спицами.

Около чулка кошечка с желтыми глазами и с обрубленным хвостом (которую я оставил еще крошечным котенком) проснулась и приподнялась на лапках спросонья, высоко, высоко изгибая спину, и смотрела на меня пристально.

Я постоял, поглядел и, вдруг припав к каменному краю очага, начал плакать громко и целовать его.

Так застала меня служанка Елена и с громким криком радости кинулась звать мать и бабушку.

Почти год!

Ты сам хоть и моложе меня, но уже давно не безбородый юноша. Поэтому ты знаешь по опыту значение одного года в подобный возраст жизни нашей…

Это век!

И какой год? Вспомни!..

Что́ я видел с тех пор, как прощался на последнем подъеме пред спуском в долину Янины с тем вечерним лучом в окнах загорского села?.. Что́ я видел? Что́ я слышал? Что́ я чувствовал! И сколько сделал! Сколькому научился! Каких плодов познания добра и познания зла вкусил я с тех пор в этой Янине, которая для Благова или Бранковича могла казаться столь же мирною и тихою и не страшною, как то озеро, у берегов которого она так красиво построена, а для меня разве Янина эта была озеро?.. Но не была ли она опасным и глубоким «морем житейским» для моих еще слабых сил, для меня, еще столь неопытного пловца?..

И если я сам бы не заметил, что я уже не тот Одиссей, не тот в одно и то же время самоуверенный книжник и вовсе невинный отрок, Одиссей, который выехал в «турецком халатике» на муле из этих ворот прошлою осенью, то возгласы других, радость и гордость матери, удивление старой Евге́нки… и похвалы соседей объяснили бы мне, что я могу быть спокоен, что я во всем, во всем иду вперед, как следует молодцу и мужчине.

Православный я был, и какой еще!.. Я приял даже мученичество за веру в деле Назли!

Образован и учен я был!

Патриотом эллинским я, разумеется, был… Опят то же дело Назли и многие другие дела, коими уж сами ежедневники Эллады пером Исаакидеса превозносили мое имя по всему свету… Быть может на берегах самой Миссисипи читает с удовольствием обо мне грек-торговец, ибо где только нет торгующих греков!