Читать «Одиссей Полихрониадес» онлайн - страница 328

Я беспрестанно схватывал рукой за боковой карман мой на груди в трепете за деньги, которые таким тяжелым узлом затянутые в носовой платок и обременяли, и восхищали меня в одно и то же время.

Да, мой друг, мы выехали из этого села в ту минуту, когда ударили в било и когда священник сбирался читать в церкви тот самый девятый час, в котором взывают люди: «Иже в девятый час нас ради плотию смерть вкусивый, умертви плоти нашей мудрование».

Мы ехали под гору по узкой и ровной дороге. С одной стороны около нас крутою стеной поднималась гора вся в кустах, вся в деревьях, в светло-зеленой мелкой травочке; по другую руку, в глубоком овраге, через который был перекинут каменный полуразрушенный мостик на небольшой арке, с шумом бежал по большим камням прохладный и чистый ручей. Несколько раз до тех пор, пока мы спустились и переехали осторожно мост, село исчезало за поворотами дороги и снова показывалось.

И каждый раз, когда я снова видел в зелени его хижины и крыши, покрытые плитками мелового почерневшего от ветхости камня, мне становилось не стыдно (нет! я говорю, что я считал себя тогда правым по моим торговым понятиям), мне становилось только страшно и жалко, когда я видел опять мысленными очами моими хозяйку, у которой мы съели двух кур… священника в короткой одежде и шальварах, который возглашает теперь: «Иже в девятый час нас ради плотию смерть вкусивый»… Илью, который утирал рукой струи крови, бежавшей по его суровым усам и по бороде давно небритой… и всех этих бедных соотчичей своих.

Но когда я думал об этом Илье, о его страшном лице, похожем на лицо страшного герцеговинского воеводы, я чувствовал еще больше боязни чем жалости.

Я был очень рад, когда село совсем скрылось из вида и когда исет-ага сказал:

– Поедемте поскорее. До хана еще четыре часа; надо до акшама поспеть. А завтра будем у тебя в домике, Одиссей, в Загорах. Айда, айда!

– Пой песни, – сказал ему Гуссейн.

Изет запел пронзительным голосом, и мы веселой иноходью побежали по мелкому камню.

– Айда… айда… а!.. – прерывая песню свою, возбуждал нас исет.

Мы смеялись и ехали еще шибче.

Мы смеялись и пели. И звук мелких камешков, пересыпавшихся под копытами коней наших, веселил нась. Ах!.. а в селе… в селе этом люди, конечно, несравненно более достойные и уважения, и счастья, чем я, мальчишка, и чем эти турки, сообщники мои, – эти люди быть может теперь вздыхали или молились, или плакали… Или проклинали и меня, и отца, и начальство турецкое, которое всегда готово защищать того, у кого больше денег или больше силы в городе, больше связей в консульствах, больше голоса в конаке губернатора.

Будь покоен, такие распри между христианами – праздник для хитрых и опытных турецких чиновников. Или, лучше сказать, самый простой и не умный из них по природе своей в подобных делах становится ловок и догадлив.

И паша, и Сабри-бей уже одним наитием неким, вероятно, поняли, что «пусть старый Полихрониадес платит нам деньги за то, чтобы сельские греки говорили потом: Вот как жестоко теснит нас проклятый драгоман русского консульства!..»