Читать «Новый Мир ( № 11 2007)» онлайн - страница 221

Когда Онегин приезжает после “охоты к перемене мест”, он попадает на конец званого ужина, когда халдеи начинают убирать приборы и грязную посуду, гасят и свет, мол, поезд уехал, тю-тю.

Очень важно, что сценическая комната вытянута внутрь сцены, являя замкнутое пространство, окаймленное со стороны зрительного зала черным квадратом рамы, внутри которого действие и происходит.

Визуально это воспринимается как жизнь в коробочке, в камере-обскуре, как в видеоинсталляциях Сорена, где есть коробка, а все действие совершается внутри. Словно бы театру мало четвертой стены и нужно отгородить место действия дополнительными средствами.

Причем картинка не меняется — на протяжении трех четвертей спектакля все тот же стол, три окна, две высокие двери, буфет у стены, ампирная софа.

Для чего же тогда нужно было торопиться предъявлять картинку уже на увертюре, ведь она и без того обречена замылиться в течение всех последующих действий?

А в том-то и дело, что, обозначив место действия, Черняков делает его нейтральным и все более и более незаметным, постепенно выхолащиваемым — чтобы вытащить на первый план содержательную часть музыки, чтобы любые действия протагонистов воспринимались словно бы на первом плане.

Как в кино.

Из-за статики музыка становится “слышнее”. Действеннее. Несмотря на постоянную суету и мельтешение хора. Для всех, в том числе второстепенных, актеров придуманы подробные рисунки, все активно хлопочут лицами и активно перемещаются.

В условном пространстве возникает уплотнение в виде вполне реалистического, хотя и несколько гротесково заостренного содержания. Условное совмещается с жизнеподобным для того, чтобы оправдать мотивировки сюжета. Ибо, если абстрагироваться от того, что мы имеем дело с архетипическим текстом русской литературы-культуры, сюжет и в самом деле выходит странный: неловкая путаница (хотели как лучше, а получилось как всегда) приводит к трагическим последствиям.

Черняков акцентирует эту случайность: Ленский и Онегин не собираются стреляться, но до места дуэли не доходят — за общим столом борются за ружье, которое случайно выстреливает. До самого последнего момента жизни Ленского все дурачатся и веселятся, задирают нерадивого романтика, из-за чего его еще жальче1. Стреляется же Онегин, и в самом конце, прежде чем пропеть финальное “Позор... Тоска... О, жалкий жребий мой...”, но пистолет дает осечку.

Из-за этого смещения спектакль, кстати, получается в основном про Ленского, после его исчезновения финал превращается в эпилог, в скороговорку, где история досказывается после апофеоза.

Перегоревшее догорает на холостом ходу. Хотя финальная сцена бала оказывается особенно эффектной за счет изменения декорации: кремовые, пастельные тона загородного дома меняются на вампирски алое пространство дорогого ресторана. Но круглый стол и здесь оказывается центром композиции.

Понятно, почему у этой оперы такой центр — Чернякову важно было показать бытовуху, скученность и скучность жизненных ритуалов, раз и навсегда заведенных. Ведь он поставил спектакль про морок, про амок, про любовь-страсть, которая вспыхивает нечаянно-нежданно, подминает человека под себя, растаптывает, являясь единственным средством победить скуку жизни, обрядово-календарную зацикленность.