Читать «Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1» онлайн - страница 197
Николай Михайлович Любимов
Он читал, по своему обыкновению скандируя слоги, четко выговаривая согласные, стихи Алексея Конст. Толстого:
А я, глядя на его откинутую голову и вдруг влажно засиявшие год стеклами пенсне глаза, думал: «Да этот одесский еврей с его нерусским выговором куда русее всех русских западников и социалистов!..»
…После одной из лекций Гроссмана я подошел к нему в коридоре и признался в моем влечении к Достоевскому.
Леонид Петрович с радостным изумлением склонил ко мне свою вершину.
– Вы любите Достоевского, да? – как бы желая услышать от меня подтверждение, спросил он. – Вы меня очень обрадовали. Любяшчих Достоевского теперъ наперечет. В сущности, это даже небезопасно, одну мою знакомую студентку исключили из вуза только за то, что она изъявила настойчивое желание специализироваться по Достоевскому.
С этого дня мы душевно сблизились.
Самыми большими любимцами Гроссмана были Пушкин и Достоевский.
Мне запомнились его слова:
– Даже у Достоевского иной раз не находишь того, что потом непременно найдешь у Пушкина.
Тогда я эти слова принял на веру. Теперь я в этом контексте Пушкина и Достоевского частенько переставляю местами.
Гроссмана травили и до и после Ликвидации РАПП, и до и после войны, вышибли из института новых языков, в 34-м году поначалу отказали в приеме в Союз писателей, после войны вышибли из Московского университета, ославили «космополитом» и «низкопоклонником перед Западом» (нашли кого!), редко и неохотно печатали. На него с насмешливого «высока» посматривали формалисты, придиравшиеся к каждой допущенной им фактической неточности (как будто они сами были свободны от ошибок!), не прощавшие ему «красивостей», к которым его в самом деле подчас тянуло, стремления елико возможно скорее, по его собственному выражению, «воспарить над материалом», из-за каковой поспешности он иногда терпел аварии, и не желавшие видеть его исследовательский, ораторский и писательский талант, его дар говорить об отвлеченных предметах так, что, слушая его, затаивали дыхание студенты, актеры, посетители публичных лекций, дар писать об отвлеченных предметах с порою могучей силой образности, с мастерством резчика по слову.
Гроссман находил нравственную поддержку не в литературной среде, а в аудиториях и у читателей. Литератору Гроссману легко дышалось лишь в начале и в конце пути. Но он не утратил ни жизнерадостности, ни исследовательской энергии, ни действенной благожелательности к одаренной молодежи, ни любопытства к новым явлениям в искусстве и литературе. Он любил театр и, пока не слег, старался не пропускать ни одной премьеры. Он притягивал к себе своей благожелательностью и широтой кругозора. Вильям-Вильмонт рассказывал мне, что ему стоило съездить в ялтинский Дом Творчества только ради общения с Гроссманом, который тоже там тогда отдыхал. Вильмонт работал над статьей о Достоевском и Шиллере. Они с Гроссманом не могли наговориться. И сколько Гроссман дал ему ценных советов!..
