Читать «Неожиданный визит (Рассказы и повести писательниц ГДР)» онлайн - страница 23

В НСДАП — 1,5 миллиона членов. Концлагерь Дахау, о создании которого 21 марта 1933 года официально извещает «Генераль-анцайгер», рассчитан лишь на пять тысяч узников. Пять тысяч отлынивающих от работы, социально опасных и политически неблагонадежных элементов. Лица, которые впоследствии ссылались на то, что они-де знать не знали о создании концлагерей, тотально забыли, что об их создании сообщалось в газетах. (Шальное подозрение: они вправду тотально забыли. Тотальная война. Тотальная потеря памяти.)

Шарлотта и Бруно Йордан вполне могли как-нибудь воскресным утром, слушая трансляцию концерта для гамбургских докеров и прихлебывая натуральный кофе, обменяться мнениями по поводу такого рода заметок, но этот их разговор останется за рамками нашего описания, ибо фантазия тут не властна. Описан будет — в свое время — взгляд заключенного у шверинского костра в Мекленбурге в мае сорок пятого года. Взгляд сквозь сильные очки с погнутыми никелированными дужками. Стриженая голова, полосатая круглая шапочка. Человек, которого Шарлотта щедро накормила гороховым супом, а потом сказала ему: Коммунист? Так ведь за одно за это в лагерь, поди, не сажали! И фраза, какой он ответил: Где вы все только жили.

Это не был вопрос. На вопрос у того человека недостало сил. В те дни — причем не в одном лишь мекленбургском краю — из-за явной нехватки сил, и доверия, и понимания кой-какие возможности немецкой грамматики, видимо, на время вышли из строя. Вопросительные, восклицательные, повествовательные предложения было уже нельзя или пока нельзя употреблять. Некоторые, в том числе Нелли, впали в молчание. Некоторые, сокрушенно мотая головой, тихо бормотали себе под нос. Где вы жили. Что вы делали. Что теперь будет… И прочее в таком же духе.

Бруно Йордан — еще через полтора года, до неузнаваемости изменившийся, со стриженой головой, он вернется из советского плена — сидит у чужого стола в чужой кухне, жадно хлебает чужой суп и, мотая головой, твердит: Что они с нами сделали.

(Ленка говорит, что она, мол, таких фраз не понимает. В устах людей, которые при всем этом присутствовали. Она не приемлет — пока не приемлет — никаких объяснений, слушать не желает, как это можно — присутствовать, а все-таки не участвовать, ей неведома жуткая тайна человека нашего столетия. Она покуда приравнивает объяснение к оправданию и отвергает его. Говорит, что нужно быть последовательным, а в виду имеет: неумолимо-суровым. Тебе сие требование как нельзя более знакомо, и ты задаешься вопросом, когда же у тебя самой мало-помалу пошел на убыль этот безапелляционный максимализм. Иными словами, наступила «зрелость».)