Читать «На пределе!» онлайн - страница 87

— Эй, главный, подь-ка сюда, подмогни! — кричит Лукина, подлаживая под раму вагонетки деревянную слегу. — Вот, берись-ка за это место. Так! Взяли, бабы! Эх, разо-о-ом!

Вагонетка встает на рельсы, загромыхала лебедка, поползла вагонетка, покатилась по бремсбергу.

А женщины, воспользовавшись минутной передышкой, уже теребят меня:

— Как там, на фронте?

— Какой город взяли?

— А логово как? Хенде хох немцы?

— Хенде хох, дорогие мои женщины, трещит, рушится последняя оборона фашизма.

Смеются, радуются женщины, а вот Мария Гребнева плачет почему-то. Что это с Гребневой?

— Маша, ты перестань, право слово, — тычет ее в бок ручищей Лукина. И мне: «Вчера письмо от мужа получила. Жив. Воюет. А она нюнит».

— Страшно, убить могут. Война-то идет, бабоньки…

В канун майских праздников меня вызвал главный инженер треста Стржалковский. Мне нравился его кабинет, окрашенный в синий цвет, скромная, но изящная обстановка. Седовласый, красивый Стржалковский вежливо и строго распекал своих подопечных техноруков подсобных предприятий треста. Попало и мне. Завод недодал кирпич на строительство важного цеха на оборонном заводе. Обещание мое поправить дело не успокоило главного, но почему-то рассердило. Он спросил недовольно:

— А почему вы улыбаетесь, как это надо понимать?

— Я не смеюсь, — возразил я. — Я радуюсь сегодня.

Стржалковский долго смотрит на меня испытующим взглядом и неожиданно сам улыбается, говорит примирительно:

— Хорошие вести с фронта? Да, да, я слушал радио…

Все, кто слушал сегодня сводку, наперебой стали рассказывать подробности сражения за Берлин.

— Да, все же здорово! — соглашался с нами Стржалковский, — но вернемся к нашим скромным делам. Так вот: к первому мая всем подтянуть план. На фронте вон как сражаются, жизни не жалеют, а у нас… Вот вы, Хлебников, обещаете план в апреле?

— Сделаем, — говорю я уверенно. А уверенность, оптимизм мой имеют солидное обеспечение. Мы с Кондратенко еще в первом квартале припрятали от учета несколько десятков тысяч кирпичей. И теперь, если чуть и не дотянем, то выдадим сводку даже сверх плана. К такой хитрости в те времена хозяйственники прибегали сплошь и рядом. Знали об этом и те, кто стоял выше их на административной лестнице, но закрывали глаза. И стоящим выше нужна была хорошая сводка.

Над землей, истерзанной и обезображенной войной, победительно шествовала весна. Пришла она, хотя и с обычным запозданием, на великую реку Азии. Набухал, чернел ледяной покров Амура, готовый вот-вот рассыпаться под теплыми лучами солнца. И летели в голубом небе вереницы перелетных птиц, с ликующим криком спешили на родной Север.

И летели, как птицы, последние дни страшной войны. Чем ближе день Победы, тем стремительнее их лет. В этом движении времени, пронизанном счастьем Победы, растворялись, казались незначительными все тяготы, все личные обиды и горести, все неустройства быта и труда. Люди как бы поднялись над обыденным, каждый став стоиком и страстотерпцем. Люди объединились в одном торжественном гражданском чувстве свершившейся наконец исторической справедливости. Ну не может зло одержать верх, побеждает только добро, сколько б ни пришлось человеку перенести испытаний. Добро в народном понятии всегда выше, как выше лжи правда. В этой неистребимой вере в силу и победоносность добра есть извечное иррациональное. Холодный рационализм не признает этого. Ну и что из того! Все равно есть иррациональное, интуитивное в народном естестве, в народном мышлении, и должно брать всегда верх, иначе конец жизни на этой затерянной в бездне космоса и, как утверждают, единственной планете.