Читать «Мистерии (пер. Соколова)» онлайн - страница 115

— Браво, докторъ! — заревѣлъ опять адьюнктъ, голова котораго горѣла какъ въ огнѣ. — Браво! Только скажите это еще жестче, скажите это грубо! Каждый можетъ высказать свое мнѣніе. Высокомѣрная манера судить, вѣрно! высокомѣрная манера съ вашей стороны. Я это докажу!…

— Нѣтъ, послушайте, — сказалъ Нагель смѣясь. — Давайте лучше выпьемъ прежде за ваше здоровье!.. Вы должны бы принести возраженіе покрѣпче, защищаться сильнѣе. Я не очень-то вѣжливъ? Да, въ этомъ вы правы, не очень! Ну, зато вы должны постараться достойно отомстить мнѣ. Неужели вы въ самомъ дѣлѣ хотите утверждать, докторъ, что есть что-нибудь достойное удивленія въ томъ, что человѣкъ отдаетъ десятки рублей, а удерживаетъ милліоны? Я не понимаю хода вашего мышленія, да и не одного вашего, а всѣхъ; я, должно быть, иначе созданъ, и если бы у меня потребовали за это даже моей жизни, я никакъ не могу восхищаться тѣмъ, что кто-нибудь, а тѣмъ болѣе милліонеръ, раздаетъ милостыню.

— Это вѣрно! — замѣтилъ прокуроръ, кивая. — Я соціалистъ, это моя основная точка.

Но это раздражило доктора, который повернулся къ Нагелю и воскликнулъ:

— Нельзя ли васъ спросить, имѣете ли вы дѣйствительно вѣрныя свѣдѣнія, много ли и въ какихъ именно размѣрахъ раздаетъ Толстой милостыню въ день и въ годъ? Вѣдь и въ мужской компаніи не мѣшаетъ установить границы того, что можно и чего нельзя говорить!

— Что касается Толстого, — возразилъ Нагель, — то дѣло обстоитъ такъ: слѣдуетъ установить нѣкоторыя границы того, что я могу уступить! На какомъ основаніи взваливаетъ онъ на свою жену вину въ томъ, что онъ не даетъ больше! Хе-хе-хе… ну, да ужъ такъ и быть, оставимъ это… Но послушайте: неужели люди дѣйствительно даютъ извѣстную сумму потому, что они добры или надѣются совершить хорошій, нравственный поступокъ? Какимъ грубымъ и наивнымъ кажется мнѣ такое представленіе! Есть люди, которые иначе не могутъ поступать, которые должны давать. Почему? Потому что давая они испытываютъ физическое наслажденіе. Они поступаютъ такъ не въ силу логическаго разсчета, они даютъ тайкомъ, имъ отвратительно дѣлать это открыто, потому что это отняло бы извѣстную часть удовольствія: они совершаютъ это, крадучись, дрожащими, торопливыми руками и чувствуютъ при этомъ неизреченное блаженство, котораго не понимаютъ сами. Внезапно ихъ осѣняетъ сознаніе, что имъ слѣдуетъ отдать что-нибудь; это сознаніе проникаетъ къ нимъ въ грудь въ видѣ особаго чувства, въ видѣ мгновеннаго, необычайнаго содроганія, потрясающаго ихъ душу и наполняющаго глаза ихъ слезами. Они даютъ не по добротѣ, а по внутренней потребности. во имя личнаго своего благополучія; таковы нѣкоторые люди! О щедрыхъ людяхъ говорятъ съ какимъ-то изумленіемъ… Я, какъ уже сказалъ, вѣроятно иначе созданъ, чѣмъ другіе люди, но я не удивляюсь щедрости. Нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ. Кому же, чортъ возьми, пріятнѣе взять, чѣмъ отдать? Нельзя ли спросить, есть на землѣ хоть единое дитя человѣческое, которому не было бы пріятнѣе облегчить нужду, чѣмъ создать ее? Сошлюсь на васъ самихъ, господинъ докторъ: вы недавно дали пять кронъ лодочнику: вы сами это разсказали, я это слышалъ отъ васъ самихъ. Ну, а зачѣмъ вы дали ему эти пять кронъ? Ужъ, разумѣется, не для того, чтобы сдѣлать богоугодное дѣло; это вамъ совершенно и въ голову не приходило; можетъ быть, деньги вовсе и не такъ нужны были этому человѣку: но все-таки вы это сдѣлали! И вы совершенно уступили въ ту минуту извѣстному смутному чувству потребности что-нибудь отдать изъ своихъ рукъ и порадовать другого… По моему — подымать шумъ изъ-за человѣческой благотворительности, это такъ нищенски, такъ несказанно жалко. Въ одинъ прекрасный день вы идете по улицѣ при такой-то погодѣ, встрѣчаете такихъ-то людей; все это постепенно вырабатываетъ въ васъ такое-то настроеніе. Вдругъ вы замѣчаете лицо, дѣтское лицо, лицо нищаго, — скажемъ, лицо нищаго, — которое заставляетъ васъ содрогнуться; особенное чувство пронизываетъ вашу душу, и, топнувъ ногой, вы останавливаетесь. Это лицо задѣло въ васъ какую-то необычайно чувствительную струну, вы заманиваете нищаго въ первую подворотню, и суете ему въ руку десятикронную монету. Выдай меня только, скажи только одно слово — и я тебя убью! шепчете вы, скрежещете зубами и плачете, пока говорите, отъ наплыва бурнаго и пылкаго чувства. Такъ дорожитъ иной человѣкъ тѣмъ, чтобы остаться неизвѣстнымъ. И это можетъ повторяться день за днемъ, такъ что часто изъ-за этого человѣкъ впадаетъ въ горькую нужду и остается безъ единаго хеллера въ карманѣ… Господа, это не мои черты, я надѣюсь, вы этого и не думаете: но я знаю одного человѣка, и еще другого человѣка; да, я знаю двухъ человѣкъ, которые такъ ужъ устроены… Они даютъ, потому что не могутъ не давать, вотъ и все, баста! Отсюда я дѣлаю исключеніе въ пользу жадныхъ. Жадные и скупые дѣйствительно приносятъ жертву, когда даютъ что-нибудь. Это не подлежитъ никакому сомнѣнію, и вотъ почему я и говорю, что такіе люди за одинъ грошъ, который они съ трудомъ выжимаютъ изъ себя, болѣе достойны уваженія, нежели вы, или онъ, или я, которые съ удовольствіемъ швыряемъ нуждающемуся крону. Передайте мой привѣтъ Толстому и скажите ему, что за всю его противную показную доброту я не дамъ ни одного хеллера… до тѣхъ поръ, пока онъ не раздастъ всего, что у него есть; да и тогда это еще вопросъ… Впрочемъ прошу извинить меня, если я обидѣлъ кого-нибудь изъ васъ, господа. Пожалуйста, возьмите еще сигарку, господинъ Грогардъ. За ваше здоровье, докторъ!