Читать «Люди абрикосовой войны» онлайн - страница 11

– Может и был, я про него не знаю.

– Совсем ничего?

– Ну да. А тебе зачем?

– Надо. Это касается войны, когда он попал в плен, а потом в Воркуту. Есть один список, там… присядь, я расскажу.

– Олесь, давай завтра, ладно? Прости, но я сейчас прямо здесь вырублюсь.

– Да, конечно. Доброй ночи.

– Угу, и тебе.

Плачет одинокая цикада, ветер колышет шторы, Михей ворочается на горбатом продавленном диване. Доброй ночи, бабушка. Спи.

Лиля

– Лексе-е-ей!

Что? Кто? Проспала! Документы в Минздрав не отправила, выезд в хоспис не согласовала, как же теперь? Телефон!

– Лексе-е-ей, ты чи глухой?!

– Тут он, Дуся! – знакомый голос. Савчиха.

Отлегло! Я в долгожданном отпуске, у Михея. Пузатый будильник на металлических ножках, тот, что раза в два старше меня, показывает восьмой час. Ну да, самое время орать во дворе.

– Лексей, ты хоть портки одел?

– Он в портках, Дуся.

– Я до ларька пойду, молока возьму, – сипло вступает в разговор старик.

– Пойдёт он, срамота! Щас посмотрю, что ты одел!

Подхожу к окну, останавливаюсь в жёлтом солнечном пятне, незаметная с улицы за тонкой шторой. Баба Дуся боком спускается с крыльца, одной рукой трогает стену, другой ведёт по гнутым перилам. Совсем древняя, коричневая, сморщенная, будто яблочный огрызок. Почти слепая. Всё подсматривала в чужие окна, видно, вселенной это надоело.

– Лексе-е-ей?

– Иду уже, – ворчит долговязый старик.

Опираясь на палку, подтаскивает себя к жене, а та хлопает ладонями по его груди, ощупывает ноги, убеждается, что рубаха застёгнута и спортивные штаны на месте.

– А трусы? – не сдаётся она.

– Тю! – восклицает Савчиха, выглядывая из летней кухни. – На что ему трусы?

– Как на что?! А если помрёт по дороге? В морг привезут, станут раздевать, а там всё неприбранное телепается? Стыдоба!

– Чего мне помирать? – обижается старик. – Сама-то в трусах?

– И правда, Дусь, давай теперь мы поглядим, – заливается Савчиха.

– Тьфу! – отмахивается старуха. – Хлеба купи.

Он тяжело шаркает в одну сторону, она, будто оскальзываясь на льду, в другую.

С кем тут воевать, Господи? Кого оглушать взрывами и пугать звоном бьющегося стекла?

Тошно.

Михей щедро мажет джемом краюху чёрного хлеба и кладёт сверху толстый ломоть сыра. Он всегда умел вкусно есть, обстоятельно, так, что и мне хотелось. Обычно до полудня я обхожусь чашкой чая, как всякий трудоголик не знающий режима, но сейчас, глядя на Михея, лезу в холодильник.

– Фу, что это?

– Где?

– Вот, в синем пакете.

– Борщ.

– В пакете?!

– Так получилось, выбрось.

– Сам выбрось. У тебя там вообще мрак. Ты знаешь, что холодильники иногда моют?

– Ага. Садись, бери мой бутерброд.

Я наблюдаю, как он выгребает в мусорное ведро остатки того, что раньше было едой. Бабушка никогда бы не допустила подобного безобразия, возможно, этим и объясняется Михеево неряшество.

– Надо чего-нибудь купить, – предлагаю, – мои гостинцы мы подчистили, только ананас остался. Как у вас с продуктами?

– Нормально. Одно время плоховато было, ополченцы гуманитарку раздавали, но я не брал.