Читать «Лживая взрослая жизнь» онлайн - страница 136

В квартире было темно и очень тихо. Видимо, мама решила провести субботний вечер не дома. Зазвонил телефон, я сразу ответила, не сомневаясь, что звонит Джулиана. Но это был Тонино, он сказал медленно и спокойно, что меня очень обрадовало, потому что теперь я воспринимала его спокойствие как некую возведенную им самим прочную конструкцию:

— Я хотел извиниться и попрощаться.

— Куда ты едешь?

— В Венецию.

— Когда?

— Сегодня ночью.

— Почему ты так решил?

— Потому что иначе я загублю свою жизнь.

— А что говорит Джулиана?

— Ничего, она не знает, никто не знает.

— Даже Роберто?

— Нет. Если он узнает, что я сегодня натворил, он перестанет со мной разговаривать.

— Но Джулиана ему все расскажет.

— А я нет.

— Сообщишь мне свой адрес?

— Как только смогу, я тебе напишу.

— Почему ты позвонил мне?

— Потому что ты все понимаешь.

Я положила трубку, мне стало грустно. Я пошла на кухню, выпила воды, вернулась в коридор. Однако на этом день не закончился. Открылась дверь комнаты, которая прежде была родительской спальней, и оттуда появилась мама. На ней было не повседневное платье: мама нарядилась, как на праздник. Она спросила, как ни в чем не бывало:

— Ты разве не собиралась в кино?

— Мы туда не пошли.

— А мы как раз идем. Как там на улице? Плащ надевать?

Из той же комнаты, и тоже нарядный, вышел Мариано.

8

Это стало последним этапом нашего затяжного семейного кризиса и одновременно важным шагом на моем трудном пути во взрослый мир. Я поняла — в то мгновение, когда решила вести себя вежливо и ответить маме, что вечер теплый, позволить Мариано привычно расцеловать меня и привычно бросить взгляд на мою грудь, — что остановить взросление невозможно. Когда за мамой и Мариано захлопнулась дверь, я пошла в ванную и долго стояла под душем, словно пытаясь смыть с себя их обоих.

Я сушила волосы перед зеркалом, и мне вдруг стало смешно. Во всем-то меня обманули, даже волосы у меня не были красивые: они прилипали к голове — добиться, чтобы они казались пышными и сияющими, никак не получалось. Что же до моего лица — да, в нем совсем не было гармонии, как и в лице Виттории. Но превращать это в трагедию было бы неправильно. Достаточно бросить хотя бы короткий взгляд на тех, кому повезло родиться с красивым, миловидным лицом, чтобы обнаружить, что за ним скрывается ад, ничем не отличающийся от ада, просвечивающего на некрасивых и грубых лицах. Сияние прекрасного лица, усиленное нежным выражением, сулило еще большее горе, чем лицо тусклое.

Например, Анджела после сцены в кино и исчезновения из ее жизни Тонино стала грустной и злой. Она подолгу разговаривала со мной по телефону, обвиняя меня в том, что я не встала на ее сторону, не возмутилась, когда ее ударил мужчина, что я считала правой Джулиану. Я пыталась с ней спорить, но тщетно. Она заявила, что обо всем рассказала Костанце и даже моему отцу: Костанца согласилась, что Анджела права, а Андреа пошел еще дальше: поняв, кто такой этот Тонино, чей он сын, где он родился и вырос, отец страшно рассердился — не столько на Анджелу, сколько на меня. Если верить Анджеле, он заявил: “Джованне прекрасно известно, что это за люди, она должна была тебя защитить”. “А ты меня не защитила!” — выкрикнула Анджела, и я представила ее нежное, прелестное, соблазнительное личико с белой телефонной трубкой у уха — у них дома в Позиллипо, — которое в этот миг было уродливее моей физиономии. Я сказала: “Пожалуйста, оставь меня в покое, делись теперь всем с Андреа и Костанцей, они явно понимают тебя лучше”. И повесила трубку.