Читать «Куры не летают (сборник)» онлайн - страница 220

В тогдашнем Тернополе найти квартиру было непросто. Агентств не было, какие-то объявления вывешивались на телефонных будках, столбах и городских фонарях. А в целом договаривались «по знакомству». Ее приняла семья, внешне вполне приличная и добропорядочная. Ей выделили отдельную комнату и договорились о помесячной оплате.

В городок над Днестром также приходили зимы и выпадал снег.

Приближался новый 1986-й – год, когда она выскочит замуж, а я пойду в армию. Но пока что – она обустраивается в тернопольской квартире, я смотрю на снег, который засыпает старинный парк в имении графа Бадене. Снега этой зимой было много.

Мне одиноко в этой провинции, среди этого парка и пологих берегов Днестра. Пока шел снег, ее едва не добился хозяин квартиры, которого потянуло на молодость. Затем он вместе со своей женой станет просить ее не раздувать этот скандал, за что можно было «схавать» несколько лет зоны, а насильников сразу – без базара – пускали по кругу, то есть петушили.

10.

Я знал, что когда-нибудь мы сможем поговорить, хотя, кроме «Уюта», мы делали это несколько раз, и, как правило, неудачно. Что же нам мешало просто посидеть и поговорить за столом?

Я не смог бы ответить на этот вопрос.

Стена, высокая воздушная стена.

Она опаздывала, а я ходил по Театральной площади и высматривал, угадывая, откуда она появится? И появится ли вообще?

Нам принесли тогда красное вино и телятину с черносливом. Местная газетка жаловалась, что я читал стихи о лесе драк, и мы как-то вяло это обсуждали. Рассказывая об Индии, я путался в запахах этой страны и ее цветах, а свои слова наряжал в кашемировые кашне и золотые украшения. В Индии я купил себе серебряный перстень с темно-красным обработанным камнем на рынке в городе Каликате, куда меня привез рикша накануне моего отъезда из Каликата в Бомбей.

Именно в «Ретро» она попросила меня показать перстень, который я почти не снимал со среднего пальца левой руки. Я снял перстень и положил перед ней на стол. Она осторожно взяла его и положила себе на ладонь, а потом крепко сжала ладонь – и посмотрела на меня. Глубоко заглянула в глаза, держа сжатой свою ладонь несколько минут. Смотрела, не раскрывая ладони и не закрывая глаз. А после – так же осторожно – положила перстень передо мной.

И я подумал, что опыт женщины и опыт мужчины должен отличаться.

11.

В одном раннем юношеском стихотворении я сравнивал ее с ангелом, почерневшим от печали. Вряд ли, сочиняя эти стихи, я как-то предрекал будущий женский опыт ее жизни, то есть какие-то важные события, которые затем произойдут с ней.

Я населял тогда свои стихи ангелами только потому, чтобы не населить их работницами хлопчатобумажного комбината; это было, по моему тогдашнему глубокому убеждению, проявлением сопротивления. Эти ангелы роднили мое время с эпохой Серебряного века русской поэзии, в которой мы искали себя и ответы на наши вопросы. И блоковская девочка, которая пела в хоре о кораблях, ушедших в море и не вернувшихся; и ахматовская веревочка, на которую нанизывались любовные стихи; и цветаевская убежденность во времени, которое наступит для ее стихов; и мандельштамовские звуки, которые кошачьим когтем царапают воздух времени… Все знаменитые любовные треугольники Серебряного века: Мережковский – Зинаида Гиппиус – Филозофов, Блок – Люба Менделеева – Белый, Маяковский – Лиля Брик – Осип Брик – перепутывались в наших юношеских представлениях о жизни. Все наши главные вопросы вращались вокруг поэзии, словно главными вопросами нашей жизни должны были заниматься другие, а не мы. Я вел себя так, будто только мои стихи к ней и мои письма из провинциального городка над Днестром (а впоследствии письма из армии) – были главными текстами, которыми мы писали свои судьбы.