Читать «Куры не летают (сборник)» онлайн - страница 211

Киш не соглашается, говорит, что он выступает также против провластных писателей – продукта коммунистических идей. «Так почему ты не атакуешь Оскара Давичо?» – спрашивает Михайлович. Киш резко отвечает: «Почему Давичо? Потому, что он еврей?» – «Нет, – поясняет Михайлович, – потому что он прокоммунистический писатель».

С момента разговора Михайловича с Кишем прошло сорок лет, а политика и литература по-прежнему ведут свой диалог. Он не прекращается ни на улицах Белграда, ни в помещениях Клуба писателей, ни в уютных кафе. Он настиг даже меня, в лице бывшего директора издательства, и, ужиная, мы тонули с ним в поэтическом воздухе слова дуня, в душистых ароматах его семантики. А еще – в наслоениях свадебной капусты, похожих на метафору сербской истории. Воздух этой земли сшит из слов Священного Писания, из слов поэзии, из слов, которые обронил белый ангел, одетый в белый хитон из Милешевского монастыря. И когда смотришь на зеленые горы, на это каменное молчание, кажется, что именно на этой земле слова становятся камнями, чтобы сохраниться надолго.

* * *

На следующий день бывший директор издательства встречает нас возле ворот своего дома, мы заходим во двор. Жена директора с сигаретой стоит на пороге. Несколько айвовых деревьев, арки из виноградной лозы. Он подводит меня к айвовым деревьям и говорит: дуня. Ну вот, тайна открыта, дуня – это айва. Значит, и другие сербские слова мне когда-нибудь станут известны. В доме, куда мы зашли на несколько минут, на столе – несколько желтых, похожих на яблоки, плодов, от которых поднимается густой аромат, мохнатый, почти шмелиный – это разрезанные пополам айвовые плоды и миска с виноградом. Посреди стола царицей стоит литровая бутылка айвовой ракии, а рядом – семь почти наперсточных рюмочек из грубого стекла.

Мы пьем за счастливую дорогу и едем дальше.

2013

IV

Письма и воздух

Всякая встреча мужчины и женщины происходит так, будто это первая встреча на свете. Словно не было со времен Адама и Евы и до наших дней миллиардов таких встреч. И опыт любви не передается. Это очень плохо, но в этом и большое счастье. Так устроил Бог.

Данило Киш. «Лютня и шрамы»

Если бы не май 2013-го, я бы не знал, что мои письма хранятся в бумажной коробочке из плотной бумаги. Там их не больше двадцати, вместе с открытками и фотографиями. Еще, пожалуй, несколько стихов начала 1980-х. Пожелтевшие рукописи, похожие на высохших насекомых… То есть я занимаю в чужой квартире совсем не много места (столь же мало, как и в чужой жизни). Я даже не уверен, что и столько заслужил.

Если бы я хотел соорудить из писем мосты – их бы оказалось недостаточно; если бы я хотел касаться их воздуха, как перил, – они опасны и ненадежны, как и все, что связано с памятью. Памятью бумаги и памятью воздуха. Когда я их писал, то еще верил в их предназначение, и верил, что они помогут. Они помогли, но не тогда, а теперь, когда стоять в воздухе можно только в одиночку.