Читать «Куры не летают (сборник)» онлайн - страница 193

В том, что Бродскому «повезло», у меня нет никакого сомнения. Повезло со ссылкой, потому, что о нем узнал Запад, повезло с окружением, так как оно в определенной степени повлияло на него (Ленинград, Ахматова), повезло с Америкой (опять-таки круг знакомых и окружение – Оден, Милош, Пас, Зонтаг, Стренд, Хект, Уолкотт). Понятно, что все эти элементы «везения» ломаного гроша не стоили бы, если бы не его поэзия.

Бродский-поэт

После первого прочтения нескольких стихотворений Бродского мне показалось, будто меня обожгло электрическим током. Его поэтика не походила ни на одну из предлагаемых российскими шестидесятниками – это не был мелос Ахмадулиной, или футуризм/авангардизм Вознесенского, или евтушенковская публицистика. Природа поэзии Бродского определенно отличалась от устоявшихся и признанных поэтик его современников. Ныне целые трактаты посвящены влиянию на Бродского Евгения Баратынского и Джона Донна, отмечено, как его творчество развивало российские традиции ритмики и мелодики. Важным, по моему убеждению, у Бродского является чувство идеи в поэзии – ее метафизический сплав с иудейской и христианской основами. Кстати, показательная примета идиостиля Бродского – его концептуальный подход к составлению собственных книг: иногда возникает впечатление, что он не подбирал отдельные стихи в сборник, так или иначе перетасовывая их, как карты в колоде, а, наоборот, писал эти стихи, исходя из конкретной концепции и общей идеи.

Вот почему Бродский – поэт иного звучания, тембра и мелоса, поэт города и экзистенции человека и природы, поэт персонализированной истории с культурологическим подтекстом. Это в конце концов роднит его с современниками – россиянами или такими славянскими поэтами, как Милош, Херберт, Шимборская, Стус, и англоязычными поэтами – прежде всего маргинальных территорий, где история (империя и колония) до сих пор занимает почетное место в коллективной и индивидуальной памяти (к примеру – с Дереком Уолкоттом или, в несколько меньшей степени, с Шеймусом Хини). Роднит с ними и в то же время противопоставляет им.

О своих ленинградских пейзажах Бродский рассказал в известном эссе «Полторы комнаты». Выбор языка был совершенно осознанным – по Бродскому, именно английский способен сохранить текст от эрозии времени. Полторы комнаты – это то пространство, которое выделила советская власть семье фронтовика Александра Бродского и в котором вырастал и формировался будущий поэт. Правда, эссе Бродского скорее посвящено памяти, чем пространству. В тексте он усиливает нерв вины – перед родителями (которых так никогда и не выпустили в Америку к сыну) и мускул памяти – на предметы, которые окружали его в этих комнатах, на запах коммуналок, их жильцов, пространства улиц, архитектуру церквей, напрягая этот мускул, как тетиву, на теперешнее свое состояние жителя Америки, испытывая его на прочность.