Читать «Куры не летают (сборник)» онлайн - страница 192

Справедливости ради следует сказать: отсутствие публикаций Бродского в Советском Союзе компенсировалось тем, что на Западе, который особенно следил за неофициальной литературой, стихи и книги поэта появлялись в переводах.

Да и в самом деле: на что, по мнению советского обывателя, мог рассчитывать поэт, который отбыл ссылку, некоторое время принудительно находился в психушке, фактически нигде не работал, общался с иностранцами и вращался в сомнительных кругах ленинградской богемы, за которой пристально следил КГБ (хотя диссидентом Бродский не был).

Если искать какие-то аналогии, то первым приходит в голову Василь Стус. Почему? Ну вследствие определенных совпадений и отличий. Хотя Стус совсем не похож на Бродского, они – люди одного поколения; кроме прочего, моральные установки и поэтика Бродского и Стуса похожи тем, что оба отказались от какого бы то ни было заигрывания с властью, отбросили идею компромисса, погрузились в глубинные слои поэтического слова. Поэтому во многих стихотворениях Стуса и Бродского преобладает культурологический элемент, абстрактные и экзистенциальные понятия, ощутима склонность к философскому препарированию действительности, проблемам выбора пути, взаимоотношения поэта и власти… Сходство просматривается и в том, что как Бродский, так и Стус вели диалог с Р.-М. Рильке – поэтом, который и для европейского модернизма, и для них обоих является фигурой знаковой. Бродский написал эссе «Девяносто лет спустя», проанализировав стихотворение Рильке «Орфей, Эвридика, Гермес», а Стус переводил Рильке.

А что же их разъединяло? Во-первых, у одного – ленинградское, у другого – донбасское детство, интеллигентское и крестьянское происхождение, еврейство и украинскость в обстоятельствах истории и империи. Взгляд на историю у Бродского – это фрагментарная еврейская история или намек на нее («Еврейское кладбище», «Еврейская птица ворона…»), ветхозаветные темы («Бегство в Египет»), персонифицированная эллинская и римская эпоха, культура исчезнувших империй, современность («На смерть Жукова», «Стихи о зимней кампании 1980-го года»).

В то время как Стус историю часто выводит из поражений («Столетье, как погибла Сечь…» («Сто років, як сконала Січ…»), «По летописи Самовидца» («За літописом Самовидця»), «Трены Н. Г. Чернышевского» («Трени М. Г. Чернишевського»)), и этим объясняется его отношение к империи. Поэтому их стихи, в которых прямо или опосредованно звучали «имперские» мотивы, разводят обоих поэтов по разные стороны баррикад. Еврей Бродский и украинец Стус по-разному видели империю, свое отношение к ней и в конце концов – ее будущее. Для Бродского трансформация империи из СССР в постсоветскую Россию – абсолютно естественна. В случае Стуса все гораздо сложнее. Я не уверен, что он склонялся к отторжению Украины от России, но он считал, что исторические «полюбовные» отношения России и Украины на каком-то этапе должны были прерваться до того момента, пока Украина не освободится от этой навязанной «любви». Поэтому империя, хоть и отвергала поэтическую позицию Бродского, при посредничестве русского языка и культуры воспринимала поэта как «своего» преступника (того, кто сбился с правильного пути). Стуса же, при любых обстоятельствах, империя считала преступником-чужаком, посягнувшим на святая святых ее существования. Таким образом, исходя из вышесказанного, никакая возможность изгнания за пределы империи Стусу не светила, он был обречен на уничтожение.