Читать «Красавицы не умирают» онлайн - страница 87
Людмила Третьякова
Ковалевские нашли скромную, но уютную квартиру и жили соседями, каждый в своей комнате. Владимир неотлучно сопровождал Софью на прогулки, молодежные вечеринки, после лекций они вместе шли домой, делясь друг с другом новостями.
Однако с приездом к ним Анны все резко изменилось. Видимо, та в глубине души была уязвлена своим задержавшимся девичеством. Ей шел двадцать седьмой год, и в сердце шевельнулось завистливое чувство. Начались придирки, намеки, и в конце концов вышел очень неприятный разговор.
Анна донимала Ковалевского: раз брак фиктивен, то надо быть честным и не переходить грань. «Какую грань?» — недоумевал Владимир. Но Анна считала недопустимым, что Ковалевские живут в одной квартире и слишком много времени проводят вместе. Стало понятно — ближайший друг, кем считали Ковалевские Анну, думает, что они обманщики и предатели. Заподозренный в «болезненной низменной страсти», Владимир покинул квартиру, а там и вовсе уехал из Гейдельберга, сначала в Иену, потом в Мюнхен. Он приезжал к Соне, перебравшейся в Берлин, но лишь на время, урывками. Ей в большом холодном городе было неуютно, тоскливо. Она обвиняла Владимира в эгоизме, в отсутствии добрых чувств к ней. Их встречи заканчивались ссорами, а письма были переполнены взаимными упреками.
Тяжело перенося одиночество, Софья подозревала, что Ковалевского это не мучает. «Ему нужно только иметь около себя книгу и стакан чая, чтобы чувствовать себя вполне удовлетворенным». Ее это злило. Она забыла, что Владимир, дав ей долгожданную свободу, выполнил главное и единственное условие их брака. Теперь они могли расстаться и не видаться больше никогда. Но раздражение Софьи, ее жалобы заставляют думать, что она отнюдь не хотела, чтобы дело кончилось именно так. Безусловно, отношения Ковалевских должны были принять какую-то более конкретную форму. Полный разрыв? Полный союз?
На это все-таки еще нужно было время...
* * *
Профессор Вейерштрасс с гордостью и грустью признавал, что работа его ученицы близится к концу. С гордостью — потому что понимал: на математическом небосклоне поднимается новая яркая звезда и он в меру отпущенных ему сил способствовал этому. С грустью — потому что четыре года пролетели вмиг, Софья, конечно же, уедет в Россию, и эту потерю ему никто никогда не заменит.
Но, преисполненный тайного, невысказанного чувства к своей ученице, профессор сделал для нее все что мог. Он, прожив жизнь во власти отвлеченных формул и теорем, научился читать все на лице Софьи. Чтобы скрасить ей скучное берлинское житье, отправлялся с нею в театры, на концерты, знакомил с интересными людьми. Он на правах старшего друга умолял ее не перегружаться так сильно и беречь здоровье. Она заболевала — он возил ее по врачам. Его дом и стол всегда были в распоряжении милой ученицы. На Рождество, когда всякий, покинувший отчие стены, особенно остро ощущает свою заброшенность, профессор устраивал для Софьи чудесный праздник с красавицей елкой и трогательными подарками. Его рыцарство не знало предела. И теперь, считал он, ему надлежало сделать последнее — помочь Ковалевской добиться официального признания.
