Читать «Красавицы не умирают» онлайн - страница 65
Людмила Третьякова
Мари тщательно оберегала свою красоту. Мало того, она приумножала ее врожденным вкусом, умением одеваться. Ничего вульгарного, вызывающего, ничего лишнего, что обычно выдавало дам полусвета.
«...Мы свободно могли рассмотреть ее всю, начиная с вышивки ее юбки и кончая локонами прически, — пишет известный журналист, член Академии Жюль Жанен, для которого каждая мимолетная встреча с Дюплесси становилась событием. — Ее рука в перчатке была похожа на картинку, ее носовой платок был искусно обшит королевскими кружевами; в ушах у нее были две жемчужины, которым могла позавидовать любая королева. Она так носила все эти вещи, как будто родилась в шелку и бархате... Ее манеры гармонировали с разговором, мысль — с улыбкой, туалет — с внешностью, и трудно было бы отыскать на самых верхах общества личность, так гармонировавшую со своими украшениями, костюмами и речами».
Современников и даже строгих моралистов удивляло то, что к имени Мари Дюплесси не прилипали сплетни, вокруг него не роились сомнительные слухи: «Она не была виновницей ни разорений, ни карточной игры, ни долгов, не была героиней скандальных историй и дуэлей, которые, наверное, встретились бы на пути других женщин в ее положении. Наоборот, вокруг нее говорили только о ее красоте, о ее победах, о ее хорошем вкусе, о моделях, которые она выдумывала и устанавливала». Бросалось в глаза то, что эта женщина, даже при своем публичном, постыдном занятии, старалась сохранять достоинство, изумительный такт, тяготела к сдержанности, приличию, что, разумеется, было весьма трудно в ее двусмысленном положении. Никто отчетливее его не понимал, нежели сама Мари. Ее среда — это доступные женщины и мужчины, которые точно знают цену каждой из них.
Но, как отмечали современники, «она жила особой жизнью даже в том обособленном обществе, к которому она принадлежала, в более чистой и спокойной атмосфере, хотя, конечно, атмосфера, в которой она жила, все убила».
Чем кончится эта бедная жизнь, чем завершится привязанность сына к прекрасной куртизанке, опытный Дюма-отец знал и потому, хоть и был согласен с сыном, что Мари «гораздо выше того ремесла, которым вынуждена заниматься», спросил его:
— Надеюсь, это не любовь?
— Нет, это жалость, — ответил Дюма-младший.
Его слова звучали все-таки полуправдой. Он был во власти женских чар Мари, и они затягивали его все сильнее и сильнее. Посещения квартиры на бульваре Мадлен уже не ограничивались вечерними часами. «Однажды, — признавался он, — я ушел от нее в восемь часов утра, и вскоре настал день, когда я ушел от нее в полдень».
Александр со свойственной юности самонадеянностью предвкушал свою победу над привычкой Мари к бесконечной смене партнеров. На какое-то время толпа ее богатых покровителей резко поредела. Дюма увидел в этом счастливое предзнаменование: его прелестная подруга осторожно примеривала на себя оковы верности.