Читать «Иверский свет» онлайн - страница 14

он избил его среди исповеди,

сломал посох и крикнул: «Прощаю!»

После сутки лежал на плитах.

Не шутите с архимандритом!

VII

Подари мне милостыню, нищая Россия,

далями холмистыми, ношей непосильной.

Подвези из милости, грузовик бродячий,

подари мне истину: бедные — богаче.

Хлебом или небом подарите милостыню,

ну, а если нету, то пошлите мысленно.

Те, над кем глумились, нынче стали истиной.

Жизнь — подарок, милостыня. Раздавайте милостину!

Когда ты одета лишь в запах сеновала,

то щедрее это платьев Сен-Лорана.

В 1979—80 гг. реставрированы интерьеры и коло-

кольня ныне действующего Муромского Благовещен-

ского собора.

Из ведомости.

Реставраторы волосатые!

Его дух вы стремитесь вызвать.

Голубая тоска Полисадова

в ваши пальцы въелась, как известь

Эти стены — посмертная маска

с его жизни, его печали —

словно выпуклая азбука,

чтоб слепые ее читали.

Муромчанка с усмешкой лисьей

мне шепнула, на свечку дунув:

«Новый батюшка — из Тбилиси».

«Совпадение», — я подумал.

Это нашей семьи апокриф

реставрировался в реальность.

Не являюсь его биографом,

но поэтом его являюсь.

Эхо прячется за колонною,

словно девочка затаенная.

Над строительными лесами

слышу спор былых адресатов:

«Погоди, собор на Посаде!»

«Подожду, Андрей Полисадов».

IX

Реставрируйте купол в историческом кобальте!

Реставрируйте яблоню придорожную в копоти.

Реставрируйте рыбу под мазутными плавнями,

Возвратите улыбку на губах, что заплакали.

Возродите в нас совесть и коня Апокалипсиса.

Реставрируйте новое, что живое пока еще!

Что казалось клиническим с точки зренья приказчика,

скоро станет классическим, как сегодня Пикассо.

Чистый вздох стеклодувши из глуши гусь-хрустальной

задержался в игрушке модернистки кустарной,

чтобы лет через тыщу реставратор дотошный

понял вечную душу современной художницы.

Он остался в архивах царевых,

в подсознанье Золотарева.

Он живет по Урицкого, 30.

В доме певчие половицы.

Мудр хозяин, почти бесплотен,

лет ему за несколько сотен.

Губы едкие сжаты ниточкой.

Его карий взгляд над оправой,

что похожа на чайное ситечко,

собеседника пробуравит.

Пимен нынешний — не отшельник,

я б назвал его пимен-общественник.

Он спасает усадьбу Некрасова,

окликая людей многоразово

от истицы Истории имени.

Бескорыстно-районные пимены!

Боли, радости, вами копимые,

ваша память — народная совесть.

Я ему рассказал свою повесть.

«Полисадов?»— он спросит ехидно,

лба морщины потрет, словно книгу.

И из недр его мозга с досадой

на меня глядел Полисадов.

Профиль смуглый на белом соборе,

пламя темное в крупных белках,

и тишайшее бешенство воли

ощущалось в сжатых руках.

(Вот таким на церковном фризе,

по-грузински царебровом,

в ряд с Петром удивленной кистью

написал его Целебровский1.)

Но не только в боренье с собою,

посох сжав, побелела рука —

в каждодневном боренье с собором.

Он в нем с детства видел врага.

В нем была бы надменность и тронность,

если бы не больные глаза

и посадки грузинская стройность,

что всегда отличала отца.

«Что тебе, бездуховный отпрыск?»—

как бы спрашивал хмурый образ.

Но материализм убеждений

охранял меня от привидений.

1 Целебровский П. И. (1859—1921) — художник I класса,