Читать «Знание — сила, 2007 № 12 (966)» онлайн - страница 97

Интересно, что столь своеобразное восприятие слов может проявляться и у больных шизофренией полиглотов. Например, в материалах «Павловских клинических сред», содержащих уникальные стенографические отчеты о посещениях знаменитым физиологом неврологических и психиатрических клиник Ленинграда, имеется весьма любопытный для нас эпизод беседы с пациентом:

Иванов-Смоленский (ведущий консилиума — Н.Б.): Отчего вы так охрипли?

Больной (до 18 лет совершенно не знавший русского языка, поскольку учился в религиозной еврейской школе — Н.Б.): Подождите, сейчас у меня голос очистится. (Откашливается.)

Павлов: Может быть, маленький грипп?

Больной: Нет, у меня гриппа нет. У меня, знаете, голос какой. У меня чудный голос. Уже более двух тысяч лет евреи живут в изгнании.

Страница рукописи «Бесов»

Нет сомнения, никто из участников этой сцены (равно как и никакой читатель) не смог бы понять странного перехода от охрипшего голоса к изгнанию, если бы не помощь одного из присутствующих на разборе: оказывается, в переводе на русский язык еврейское «голос» — это «изгнание»!

Возвратимся к Ставрогину. Как известно, за одним импульсивным поступком у него последовали и другие (среди них — укус за ухо губернатора), переполнившие чашу общественного терпения, в результате чего герой оказался под стражей в арестантском доме. Там он и обнаруживает картину острого кататонического возбуждения:

«В два часа пополуночи «арестант, дотоле удивительно спокойный и даже заснувший (а на деле пребывающий в ступорозном состоянии — Н.Б.), вдруг зашумел, стал неистово бить кулаками в дверь, с неестественной силой оторвал от оконца в дверях железную решетку, разбил стекло и разрезал себе руки».

Поразительно, насколько Достоевский точен даже в отдельных деталях своего описания: ведь при кататоническом возбуждении больной не будет метаться по комнате, его тело может быть даже неподвижно — буйствуют одни руки.

Парадоксальным образом происшедший припадок приносит всем облегчение: обществу становится наконец-таки ясно, что сотворивший все эти несуразицы человек попросту болен, а у нарушителя общественного спокойствия вслед за припадком неистового буйства следует вполне закономерное в таких случаях улучшение состояния здоровья. Увы, полного выздоровления у Ставрогина не произойдет, несмотря на двухмесячное домашнее лечение по рекомендациям «известного врача из Москвы» и последующие «путешествия по заграницам».

Ах, если б этим можно было помочь всем несчастным! Герой Достоевского по-прежнему остается больным человеком, за маской какого-то «загадочного сфинкса» таящим совершенное душевное отупение. «Он ничего не ищет, ни к чему определенному не стремится, — констатирует в своем анализе Дмитрий Александрович Аменицкий, — никого не любит, чужд всяких привязанностей. Для него нет ничего святого, ничего морально ценного, ничего такого, что заставило бы дрогнуть сердечные струны самого заурядного человека». Благодаря этому Ставрогин оказывается, к изумлению, а то и к восхищению окружающих, способным стоически переносить «удары судьбы» и сохранять видимое душевное спокойствие «в самые, казалось бы, критические моменты его жизни», как, например, при получении оплеухи от Шатова.