Читать «Записки молодого человека» онлайн - страница 76

Помню, как я первый раз увидел капитана, Было это после того, как уже сутки не получали никаких известий иэ-под Калуги. В дверь вбежал маленький запыхавшийся человек в полушубке и столкнулся в той комнате, где я сидел, с комиссаром штаба.

— Был? — спросил комиссар штаба.

— Был,— радостно ответил капитан.

— Ну, значит, поздравляю с орденом Красного Знамени. У командующего слово твердое. Раз до­брался, значит, все.

— Командующий у себя? — спросил капитан, ви­димо, до того уставший, что на него даже не про­извели впечатления эти слова об ордене. Комиссар сказал, что командующий у себя, и сам повел капи­тана к Болдину. Через три минуты капитан вышел из кабинета, и оттуда донесся голос Болдина:

— Вы там посмотрите, чтобы его накормили, напоили и обогрели как следует!

Но капитан шел через комнату такой тяжелой, ша­тающейся походкой, что было совершенно ясно, что с ним теперь можно сделать только одно: немед­ленно уложить этого смертельно усталого человека слать.

Итак, наш самолет из Москвы не пришел и на второй день. Стали ждать его на третий. К вечеру, когда еще сильнее разыгралась метель и остава­лось совсем мало надежды на то, что самолет при­дет сегодня, с аэродрома в штаб позвонил Темин. Редактор прислал его вместе с самолетом.

Вскоре в тесную комнату, где мы жили с Трояновсккм, ввалился Темин и корреспонденты "Из­вестий" Гурарий и Беликов. Оказывается, они при­летели двумя самолетами. Утром решено было ле­теть всем вместе.

За ужином один из братьев-корреспондентов с большим пафосом стал громить всех эвакуировав­шихся иэ Москвы.

Надо сказать, что в те дни у многих оставшихся в Москве было кисловатое отношение к тем, кто уехал из нее в октябре. Слишком уж много народу уехало в то время, в сущности, без приказаний и распоряжений, под тем или иным соусом. Но я лично, во-первых, трезво делил всех уехавших на уехавших по приказанию и уехавших в качестве, ес­ли так можно выразиться, "добровольцев", а во-вторых, думая об этих последних, понимал, что как бы и кто бы из нас ни метал гром и молнии на их головы сегодня, через пять дней после того, как они вернутся, это будет забыто в силу прирожден­ных свойств нашей русской натуры.

Но наш разгорячившийся товарищ придерживался другого мнения. Он говорил об эвакуировавшихся из Москвы и оставшихся в Москве так, словно шест­надцатого октября пролегла некая черта всемирно-исторического значения: пропасть, бездна между москвичами и так называемыми "куйбышевцами". Он говорил об этом то с гневом, то с сарказмом: что мы им этого не простим, что им этого не про­стит сама история; что они потом попробуют вер­нуться как ни в чем не бывало, в то время как мы тут в самые тяжелые дни... и так далее и тому по­добное!

Не стал бы приводить этот разговор, если бы он не остался в моей памяти до такой степени отчет­ливо.А запомнился он потому, что был всего лишь наиболее откровенным и забавным из целой серии похожих на него, вспыхивавших в ту зиму в Москве. Смешная сторона таких разговоров состояла в том, что люди, любившие поговорить на эту тему, в ду­ше считали свое присутствие в Москве чуть ли не подвигом и именно с этих самоутверждающих пози­ций клеймили уехавших.