А по ночам, когда уснет жена,И сын уснет,И выглянет луна,Он у плиты колдует не спеша,На протвень пули сыплет из ковша.Гудит огоньВ три радужных венца —И покидают червячки свинцаСвои личинкиС винтовой резьбой.И вот ужеСеребряной водойТечет свинец,Подсвеченный слегка,Сосульчато спадает с желобкаВ чугунный тазИ застывает в немТяжелым льдом.А дом,Угрюмый домНаполнен сном,Наполнен тишиной.Лишь костылям не спится за стеной.Они скрипят и стонут,Костыли,Как, может быть, в лугахКоростели.Скрипят, скрипятУже который год…А — к черту их!Отдал бы их в ремонт.Так думал Хорст.И густо, не спешаНа протвень пули сыпал из ковша.И ничего.Освоился.Привык,Как привыкает к желудям лесник,Как привыкает к голышам рыбак.А может, пули сами просто такРосли, росли и выросли?С травой!А может, их понакатал прибойВ давным-давно прошедшие века?Как просто все!Качались облака.Плескался Рейн за валом в камыше.И стрельбище — не стрельбище уже,А просто место выроста свинца.Хорст отдыхал, стирая пот с лица.И снова рыл и просевал сопя.Впервые он работал на себяЗа все года.Но как-то раз,КогдаСошла с полей горячая страдаИ ветерки струились по стерне,Вдруг вырос человек на пустыре.На расстоянье выстрела как раз.Лицо — пятно туманное,Без глаз,Без возраста.По гребешку траншейОн шел к нему, похожий на мишень.Взошел на вал, где сбилась лебеда,И проступили на лицеГода,Глаза,Морщины,Очертанья скул.— Салют! — сказалИ пули зачерпнулИз рюкзака. —Ого! — сказал. — А я…А я-то думал:Мертвая земля.Не пашут здесь, не сеют и не жнут.Ну что возьмешь со стрельбища?А тутСмотри какой тяжелый урожай,Сплошной свинец.— А ты давай шагай! —Отрезал Хорст.И, распрямившись в рост,Лопату вбил.Серебряный ХристосЗатрепетал, мерцая, на груди.— Ты шутишь, друг!— Нет, не шучу. Иди.Иди давай туда, куда идешь.— А я, смотрю, своих не узнаешь.Когда-то вместе отливали их.Забыл, старик?И вдруг в какой-то мигВсе озарилось памятью.Завод.Патронный цех.Тридцать четвертый год.Течет свинец.Не ручейком — рекой.Сопит станок,Как дьявол, под рукойИ вплевывает порции свинцаВ личинки пуль.И пули без конца,Отяжелев,Срываются из гнезд…Как просто все!Серебряный ХристосВ поту нательном под рубашкой мок.А дальше что?Неважно.Видит бог!Ему видней из райского окна.Но оживали стрельбища.ВойнаУже шагала в крагах по странеИ убивала память о войне.О той войне,О первой,Мировой,Чтоб, развернувшись, полыхнуть второйВовнутрь сначала,А потом вовне, —И коммунистов ставили к стене.А Хорст не ведал,Стоя у станка,Как страшно тяжела его рука.Работа есть работа!Без помех.Патронный цех —Как макаронный цех.Сопел станок,Плевок —И на лотокСрывалась пуля ростом с ноготок —Праматерь всех снарядов и ракет.И так шесть лет.До двадцати трех лет.Поток свинца дробился в ливень пуль,Что ниспадет потом на Ливерпуль,На Брест,На КиевВ предрассветной мгле.Еще ходили люди по земле,Которых эти пули подсекут.Еще безногим не был Гофман Курт.Еще он сам,Судьбу свою кляня,Не падал ниц от встречного огняИ не входил в чужие городаС огнем в руках.Он молод был тогда.Он жизнь любил и лодку в два весла,Что по волнам любимую несла.Не Лотту, нет,А первую — Мари.Он ей цветы альпийские дарилИ песни пел.Он счастлив был в тот год,Что он любим, что принят на завод.А рядом с ним — он помнит, как сейчас, —Работал Ганс.Неосторожный Ганс.Он в цех входил и говорил при всех:— Патронный цех —Как похоронный цех.Вставал к станку. А уходя домой,Всегда шутил:— Почище руки мой.Свинец, он кровью пахнет и дымком.Он слыл в цеху опасным чудаком.И был уволен.Что ж, не повезло!С тех пор дождей немало пронеслоПо городам, по каскам, по полям,С окопной глиной,С кровью пополам,За горизонт,За сорок пятый год…А он живет.И ничего живет.Сам за себя.И стоит ли емуСмотреть назад?Не стоит. Ни к чему.Он маленький, забытый человек.Ведь все равно не излечить калек,Ведь все равно убитых не поднять —Ни тех друзей,Ни собственную мать.Так думал Хорст.И ничего, привык.И вот он — Ганс.Старик! Почти старик.Неужто Ганс,Тот самый Ганс, из тех?..— Патронный цех —Как похоронный цех.
