В метро вечернем – на соседский чихпоморщившись и глянув недовольно, —компанией девиц глухонемых,беседой их развлекся я невольно.О, как они внимательно глядят!Как суетливы пальцы их и лица!О чем они, безмолвные, галдят?Их языку нам трудно обучиться.И все-таки – по быстрым жестам их,по мимике – я как-то понимаю,что речь у них о вытачках прямыхи о косых, о складочках по краю…О тряпках речь – о платье, о пальто?И лица так чудно́ преображает —все точно то же самое, все то,что в женских разговорах раздражает!Храни нас Бог от важных их проблем!Но этот вздор на пальцах торопливых —куда милей и трогательней, чему слышащих вполне, у говорливых…И эта мысль тем более вернейи оттого тем более тоскливей,что встреть мы здесь глухонемых парней —речь шла бы о футболе или пиве!Но если так увечные вольнытрепаться обо всем с полоборота,то нам, здоровым, речь и слух даныдля, несомненно, большего чего-то!Иль это дар напрасный и ничейи мы живем, принять его отчаясь, —лишь в качестве вождей иль стукачейсовсем чуть-чуть от прочих отличаясь?..
1991
Баллада о Левке
На нашей «Ликерке» – в кирпичном цеху на Синопской,где запах такой, что дышать без закуски неловко,в ремонтной бригаде, в компании ушлой и жлобскойвстречал я монтера смешного по имени Левка.Он был светло-рус, впрочем, нос и очки поневолеего выделяли, к тому ж – неуклюж до предела.На емкость со спиртом набрел в раздевалке – и пролил.– Козел, – говорят, – ну и что же ты, Левка, наделал?– Какой ты еврей, – говорят в компанейском кураже, —ведь он же у нас для продажи, ведь грамотный вроде! —И снова добудут, и с Левкой поделятся даже,ведь русские люди – добры и щедры по природе.И вот он добычу во фляжке под голень подвяжет —но там, в проходной, разбираются в классе рабочем!Вахтерши обыщут, директор в приказе накажет —лишением премии, отпуском зимним и прочим…И ладно б его – вся бригада от этой накладкистрадает у кассы: опять, мол, горим из-за Левки!Мол, мы-то при чем, мол, у нас-то все в полном порядке!..И каждый в свои «Жигули» залезает у бровки.А Левка трусит на в трамвай – и на нем до Марата,где он в коммуналке жилец коренной, постоянный…И мне по дороге, вперяясь очками куда-то,о жизни вещает – такой же нескладной и странной!Как с отчимом жил он, поскольку отец его сгинулв «Крестах» или где там (причины неведомы Левке)…Как, «если б не отчим, попали б и мы во враги», мол…А отчим был русским – и сгинул на Невской Дубровке…И вновь о себе: как тогда, накануне блокады,отправился с теткой под Стрельну разжиться картошкой,как поле с картошкой вздымали на воздух снарядыи танки с «крестами» назад закрывали дорожку….Как прятались в ямах, как всех их погнали оттуда —за Гатчину, в тыл, по дорогам, от копоти черным,как немец патрульный спросил у него:– Ду бист юдэ?И тетка никак не могла догадаться – о чем он…Как в псковской деревне искали родню – не успели,лишь угли от изб, и куда идти дальше, не знали…Пришли к партизанам. Там зиму провел, а в апреле —шестьсот латышей их в болота глухие загнали…Как в штабе решили – детишек в разведку отправитьи Левка прибрел через сутки к каким-то сараям,где хмурый мужик рассудил – не совсем темнота ведь! —и хлебушка дал, и отвел пацана к полицаям.Как, заперт в подвале, он думал по взрослому: «Крышка!» —и врал на допросе, да, впрочем, и знал очень мало…И вновь:– Ду бист юдэ?– Я русский! – заплакал мальчишка.И вновь пронесло, обошла его смерть, не признала……Потом лагерь в Порхове – грязные нары в баракеи красное «Р» (партизан!) – на груди и штанине…Разборка развалин. Споткнувшихся рвали собаки…И как он там выжил – не может понять и доныне.Он даже бежал, под колючкой пролез – и вернулся.Смекнул, что в кустах от овчарок спасется едва ли…Эстонец-охранник его пожалел – отвернулся.А после – и вовсе батрачить к эстонцам отдали.Потом заболел – повезли на телеге куда-то,очнулся в больнице – за окнами Таллин в тумане.И врач – мать артиста, по фильмам известного, Плятта —к себе забрала, от облав укрывала в чулане…Я слушал его, и не верил, и нынче не верю:не в матушку Плятта, а в дивную эту везучесть,от стольких смертей уносящую, как по тоннелю —сквозь горе и зло, как на выход, на лучшую участь!Иль это Господь был так ласков к нему, недомерку —берег, выручал, наблюдал с облаков благосклонно?Ведь даже, дождавшись своих – угодил на проверку,а там и в Гулаг – но под Лугой сбежал с эшелона!..И вот она, участь! В родной коммуналке старея,монтерит тихонько в кирпичном цеху на Синопской,где русские люди не держат его за еврея —и терпят, жалеют – в компании ушлой и жлобской…Один на всем свете! И пенсии срок недалече!И время такое – едва ли кто в нем разберется!И в тесном трамвае – пугается, слушая речи,в которых виновники всех наших бед – инородцы…И думает зябко: не стало б и более худо!В войну пронесло, а сегодня, сейчас – пронесет ли?На улице спросят:– Еврей? – как тогда: – Ду бист юдэ? —и наземь сползет, распуская кровавые сопли…
