Читать «Дорога на остров Пасхи» онлайн - страница 49
Дмитрий Геннадьевич Сафонов
Наконец он остановился и стал утаптывать снег. Пират был все время с нами, он дрожал и норовил залаять, но он зажимал ему пасть рукой в толстой меховой рукавице и говорил: «Молчи! Тихо!». Он утоптал ровную площадку, скинул телогрейку – я был одет в его короткий полушубок из вонючей овчины – и сказал мне: «Снимай!». Я бросил полушубок на снег.
Сколько хватало глаз, вокруг была бесконечная тайга. Огромная, страшная и могучая. Тот, кто ни разу не был в тайге, не поймет. Никогда не поймет, какая это сила. Каким маленьким, беззащитным и ничтожным созданием себя ощущаешь. Да что там созданием – вообще никем! Ты значишь меньше могучих кедров, уходящих ввысь рядом с тобой. Ты – ничто.
Он зарядил ружье, отцепил от пояса охотничий нож с широким и длинным лезвием и дал мне.
«Здесь», – он показал большим пальцем через плечо на странный бугор. «Лежит медведь. Не очень большой, килограмм на сто пятьдесят. Но другого мы уже не найдем. Если и есть другой, то он – далеко. Медведи, они – одиночки. Хозяева тайги. Это самый страшный зверь. От него нельзя убежать, потому что он бегает быстрее собаки. От него не спрячешься на дерево, потому что он лазает по деревьям лучше кошки. Если его сейчас разбудить, то он бросится. Стрелять ему в голову бесполезно; череп такой прочный и покатый, что пули будут давать рикошет. Только в сердце. Но для этого надо поднять его на задние лапы. Он для атаки всегда встает на задние лапы, но при одном условии: если ты не дрогнешь и тоже будешь стоять в полный рост. Если испугаешься и побежишь, то шансов нет. Они и так невелики, скажу тебе честно. На каждой лапе у него – пять когтей, и они пострашнее того ножа, что ты держишь в руке. Я натравлю на него Пирата», – пес, услышав свою кличку, громко залаял, но он успокоил его, дернув за поводок. «А сам встану с ружьем за этим деревом. Если ты не испугаешься и не дрогнешь, то он поднимется на задние лапы, и я попытаюсь его убить. Но если побежишь – я ничего не смогу сделать. И тогда он задерет нас обоих».
Я стоял, потрясенный. Даже без полушубка я не чувствовал мороза. Я топтался на месте, и только гордость не позволяла мне сказать: «Эй, хватит чудить! Пошли назад! Я все уже понял! Пошли скорей в избушку! Будем ждать вертолета и улетим отсюда на хрен!». А может, я понимал, что это бесполезно, и он все равно пойдет до конца? Не знаю. Я смог только выдавить из себя: «Зачем я стирал белье? Чтобы не привлечь зверя своим запахом?». Он покачал головой: «Умирать надо в чистом. После человека и так остается много грязи. Ты готов?». Видимо, он расценил мое молчание как согласие. Он спустил собаку с поводка и заорал: «Ату его, ату!», вытащил заранее – скорее всего, накануне – выструганный шест и бросился к бугру. Все вокруг пришло в движение. Все обрело свой подлинный, настоящий смысл. Я переступал на месте, словно делал утреннюю гимнастику, и думал только об одном: «Как бы не побежать! Как бы не побежать!».