Читать «Дон Касмурро» онлайн - страница 109

Решив произнести надгробное слово, я набросал несколько строк и показал их дома приживалу; он нашел их достойными и меня и умершего. Жозе Диас попросил у меня записи, медленно прочитал их, взвешивая каждое слово, и еще больше утвердился в своем мнении; он поделился им с соседями. Увидев меня, знакомые спрашивали:

— Значит, мы услышим вашу речь?

— Я скажу всего два слова.

Слов действительно было немного. Пришлось записать их из боязни, что волнение помешает мне импровизировать. Однажды я ехал часа два в тильбюри и весь отдался воспоминаниям о семинарии, о нашей взаимной симпатии и дружбе с Эскобаром, начавшейся давно и не прерывавшейся до тех пор, пока неожиданный удар судьбы не разлучил нас навеки. Время от времени я вытирал глаза. Видя мое угнетенное состояние, кучер отважился задать мне два-три вопроса; но, не получив ответа, замолчал. Приехав домой, я записал свои мысли; так и возникла эта речь.

Глава CXXIII. Глаза как морская волна

Настало время похорон. Санча захотела проститься с мужем, и отчаянье, с каким она припала к нему, потрясло всех. Плакали и мужчины и женщины. Лишь Капиту, утешая вдову, казалось, владела собой. Она увела Санчу от гроба. Замешательство было всеобщим. II в этот миг Капиту так пристально и с такой страстью поглядела на Эскобара, что не удивительно, если на глазах у нее выступило несколько одиноких, безмолвных слезинок...

Мои глаза тотчас стали сухими, стоило мне увидеть слезы Капиту. Она поспешно вытерла их, украдкой оглядываясь по сторонам. Моя жена с еще большей заботливостью стала утешать подругу; но казалось, сама она не могла расстаться с умершим. Капиту не причитала и не плакала, как Санча. На миг глаза ее остановились на покойнике; громадные, широко раскрытые, они, словно морская волна, хотели унести с собой незадачливого пловца.

Глава CXXIV. Надгробное слово

Пора... Это Жозе Диас предлагал мне закрыть гроб. Мы закрыли его, и я взялся за один из углов; раздался вопль Санчи. Даю слово, что, когда я подошел к двери, увидел ясное солнце, людей с непокрытыми головами, экипажи, у меня возникло одно из тех побуждений, которые никогда не приводятся в исполнение: швырнуть на землю гроб вместе с покойником. В экипаже я прикрикнул на Жозе Диаса. На кладбище пришлось снова повторить церемонию прощания и прикрепить ремни к гробу. Сколько мне все это стоило, трудно представить. Опустили гроб в могилу, принесли известь и лопату; тебе ведь известно, читатель, как это делается, — наверное, ты не раз присутствовал на погребении; но чего не можешь знать ни ты, ни твои друзья, ни кто бы то ни было из посторонних, это в какое замешательство я пришел, когда глаза всех присутствующих устремились на меня и через несколько мгновений послышался смутный сдержанный шепот. Кто-то, возможно Жозе Диас, сказал мне на ухо:

— Ну, говорите.

Надо было что-то сказать. Все ждали речи. Они имели на нее право. Машинально я опустил руку в карман, вытащил записку и прочитал ее кое-как, шиворот-навыворот; голос мой звучал глухо и невнятно, казалось, он не выходил из меня, а входил, руки дрожали. И виной тому были не только новые чувства, нахлынувшие на меня, но и сама речь, воспоминания о друге, потерянном безвозвратно, о нашей близости; одним словом, все то, что требовалось сказать и что я сказал плохо. В то же время, боясь, что о моих переживаниях догадаются, я старался скрывать их по возможности. Немногие услышали меня, но все выражали одобрение. В знак солидарности мне жали руки; некоторые твердили: «Прекрасно! Чудесно! Великолепно!» По мнению Жозе Диаса, мое красноречие было непревзойденным. Какой-то журналист попросил разрешения взять текст и напечатать его. Лишь из-за душевного смятения отказал я ему в столь простой услуге.