Читать «Деревенская трагедия» онлайн - страница 73

Для Анны было несомненным несчастием, что она родилась в другой, более высокой и менее беспечной среде, чем та, в которой ей предстояло жить, и неблагоприятность этих условий еще усложнялась для неё тем, что она была и понятливее, и развитее общего уровня своей среды. Она принадлежала собственно к тому бедному, но не вполне неимущему классу, который, в сущности, представляет из себя нечто вроде многочисленной, вечно нуждающейся, но не несчастной семьи Микоберов. Если бы Анна была из числа таких именно представителей своего класса, то она преспокойно решилась бы жить заработком от своего шитья, даже если бы она и имела раньше случай убедиться, как мало при этом бывает застрахован человек от голода и нищеты. Но Анна не только видела все это, но успела уже проникнуться всею трудностью борьбы за существование; она знала, как тяжело женщине прокормить своего ребенка даже тогда, когда она физически здорова, крепка и находится в правильных семейных условиях, и как почти безнадежно добиться этого для женщины в её положении.

Ей было известно, что шитьем занимались в больших городах почти в каждом доме небогатых кварталов, но чаще всего это ремесло давало, так сказать, лишь масло к имевшемуся хлебу и только в исключительных случаях семья могла им прокормить, согреть и одеть себя. Анна, без сомнения, отличалась особенным талантом в деле шитья, и если бы хоть одна из тех добрых и энергичных женщин, которыми так обильна Англия, имела случай узнать об её способностях и трудном положении, то Анна могла бы шитьем добыть себе хлеб. Но эти добрые женщины не знали о ней, и она не знала о них, а ей и в голову не приходила мысль, чтобы её руки отличались чем-нибудь от рук всех тех женщин, которые на её глазах работали, боролись с безвыходною нуждой и погибали. Она с отчаянием оглядывалась кругом, как дикий зверь, попавший в западню, который при звуках медленно приближающихся шагов охотника ищет какого-нибудь отверстия, чтобы вырваться на свет и простор. Но впереди ей ничего не предстояло, кроме ужасной нищеты и безысходного горя. Ребенка должны будут отнять у неё, он будет воспитан в тюремной атмосфере школы дома призрения и будет выпущен из неё, лишенный всего: уважения, друзей, отца и матери. Да, лишенный и матери, так как он выростет, как чужой, вдали от неё и не будет даже знать её; а она сама, между тем, будет служить если не в том же доме призрения, то у каких-нибудь грубых людей, справляя самую тяжелую и грязную работу и получая меньшую плату за снисходительное отношение к её запятнанному прошлому. Весь пережитый ею позор предстал ей вновь во всем своем ужасе; к этому чувству еще примешалось бессильное ожесточение против приговора судьбы, бесповоротно наложившей на нее снова свою тяжелую руку, когда освобождение казалось так близко. Бремя сделалось как будто еще невыносимее с тех пор, как около неё не было ни одной живой души, которая бы знала и понимала, что толкнуло ее на путь, осуждаемый общественным мнением. Наше собственное представление о самих себе так тесно связано с тем представлением о нас, какое мы замечаем в глазах окружающих нас людей, что чувству собственного достоинства бедной Анны было, несомненно, нанесено унижение сознанием, что в целом мире не было ни одного живого человека, в глазах которого для неё отражалось бы как в зеркале изображение настоящей, чистой, незапятнанной Анны, жертвы не какой-нибудь страсти, а несправедливости и несчастия. Из её головы не выходили дерзкия, грубые слова мистера Соломонс и его нахальное, отвратительное лицо. Она теперь недоумевала, как могла она придавать значение двусмысленности своего положения раньше, когда Джес был с ней, когда она была под его защитой. Теперь же первый попавшийся грубиян мог безнаказанно оскорблять ее, и никто даже порицать его за это не будет. Куда деваться ей и что делать? Она пристально вглядывалась в будущее, и не видела ничего, кроме темной зияющей бездны.