Читать «Двое и война» онлайн - страница 177
Надежда Петровна Малыгина
Мы с Никитой оказались в разных гостиницах, и после концерта он провожал меня.
— Ну, как ты живешь? Где? Чем занимаешься? Есть ли семья? Какая? Рассказывай! Все-все по порядку! — потребовала я.
— Живу в Москве, — ответил Никита. — Физик. Профессор… А, чепуха все это, — махнул он рукой и, остановившись, взял меня за плечи. — А я ведь все еще люблю тебя…
— Сумасшедший!
— Ну и что? Я люблю тебя!
— Слушай, Никита! Нашел ли ты кого-нибудь из наших? Переписываешься? Видишься? И расскажи о себе! Физик, профессор! Черт знает что…
— Хорошо, слушай… — Он начал говорить о проблемах, которыми занимается, и говорил нарочно запутанно, научным языком. Я слушала терпеливо, хотя ничего не понимала. И тогда он опять оборвал рассказ: — Все к черту! Я люблю тебя!
— Это несерьезно, профессор!
— Почему?
— В нашем возрасте объяснение в любви обязывает.
— Я холост.
— Наука?
— Нет.
— А что же?
— Люблю тебя! — Он произнес это так упрямо, с такой силой недоумения перед моим неверием, что я вспомнила: вот так же признавался он мне под новый, сорок пятый год. Он вызвал меня из землянки, где только что с командирами машин, взводов, рот я выпила за тебя, за нашу вечную память о тебе.
— Что, Никита? — спросила я. Он поправил очки. Сказал, будто признался в чем-то страшном:
— Знаешь, я люблю тебя.
— Не смей! — закричала я.
— А что делать? Я люблю тебя. И его любил, — со вздохом произнес он. — Потому и не мог выдать…
— Не смей, не смей! — уже сквозь слезы кричала я. Он смолк виновато. Однако, прежде чем, уйти, тихо, но упрямо повторил:
— Я люблю тебя. Если хочешь, я повторю эти слова через год, через десять, через двадцать…
Я убежала, испуганная, тревожно взволнованная.
Точно так же и то же самое говорил он в Берлине, когда мы фотографировались на ступенях рейхстага. Он появился откуда-то сзади и, наклонившись с верхней ступени, шепнул на ухо:
— Люблю, и все!
К тому времени, когда мы встретились после войны, в День танкистов, я устала от одиночества. И подумала: «Вот возьму и выйду замуж! Все-таки семья…»
Вечером следующего дня на банкете Никита нашел меня и перебазировался за наш шестиместный стол, ограниченный с трех сторон кожаными диванами. Кажется, я даже кокетничала. Во всяком случае, несколько раз поймала себя на том, что много смеялась, незаметно для других гляделась в зеркала, вделанные в высокие спинки диванов, и отмечала, что такая — раскрасневшаяся, с высоко взбитой прической, в нарядном костюме — я, наверное, еще могу понравиться…
Зал гудел разговорами. За столиками в разных местах вспыхивали и гасли, прерванные воспоминаниями, фронтовые песни. Что-то играл аккордеон.
— Помнишь, как мы фотографировались на ступенях рейхстага? — спросил Никита.
— Да, — ответила я и решила, что сейчас самая подходящая минута для того, чтобы сказать Никите заранее приготовленное: «Можешь назвать меня женой…»
Я доверительно взяла его за пуговицу рубашки и вдруг испугалась, ощутив под пальцами его пухлую грудь. В памяти тревожно и жарко всколыхнулся августовский день сорок четвертого года, дорога во Львов и ты — в гробу…