Читать «Двое и война» онлайн - страница 161

Надежда Петровна Малыгина

— Бери мой танк, — говоришь ты. — Кстати, экипаж поможет тебе. А я тем временем поищу среди трофеев подходящую для этого машину. На машине удобнее.

Мне нужны бинты, пакеты, салфетки, вата, йод. Рядом аптека, но она частная. Владелец просит расписку.

— Поговори с ним, — прошу я.

— Идем.

Аптекарь суетится, кланяется и говорит, говорит без умолку. О, ему нужна только бумага о том, что он помог Красной Армии. Пусть без печати. Есть звание, фамилия, имя, отчество человека, давшего бумагу, — этого достаточно. Паненка (это я) не уразумела: не нужно платить, не нужно возвращать взятое. Пан счастлив, что может оказать пользу доблестным освободителям! И так далее, и тому подобное. И не понять, искренне все это или нет.

Однако мне не до эмоций. С сумкой, набитой так, что мы с паном, пока ты писал расписку, едва-едва затянули на ней ремешок на последнее отверстие, сижу я на крышке открытого переднего люка. Танк лавирует между воронками, машинами, орудиями. Скрежещут под гусеницами камни мостовой. Когда надо остановиться, я делаю водителю знак рукой. И так — почти весь день.

Город, даже израненный, со следами тяжелых боев, с мусором и хаосом войны на улицах и площадях, красив необычайно. Хорошо бы побыть здесь хоть немного! Но на следующее утро бригада получает приказ преследовать отступающих гитлеровцев.

Теплая влажная ночь. Наша танковая рота уходит в тыл врага, и ты беспокоишься:

— А может, все-таки послать санитара из другой роты?

— Комбат…

— Очень уж непохож этот прорыв на прежние, — оправдываешься ты. — В тылах у немцев две эсэсовские дивизии на отдыхе.

Мне хочется посмотреть в твои глаза, запомнить выражение твоего лица, движение твоих губ, но я боюсь, что наше короткое расставание превратится в прощание. Трогаю ладонью нагрудный карман, в котором лежит карточка, положенная тобой.

— Вместе идем! — говорю я, стараясь придать словам шутливый тон. Ты сжимаешь мои пальцы и молча уходишь в голову колонны. В твоей легкой, пружинистой походке есть что-то тревожное. — Комбат! — тихонечко окликаю я, желая, чтобы ты вернулся и ушел по-другому: сказал что-нибудь или засмеялся бы. Ты не вернулся. Наверное, не расслышал.

…Город погружен в ночь. Лишь в щели между створками закрытых ставен падают желтые полоски света. Ни смеха, ни говора, ни музыки с танцевальных площадок, ни дыхания моря — словно оно застыло. Тревожно. Жутко. И родную улицу не узнать. Мы идем по ней, заснеженной («Откуда в Крыму столько снега?» — недоумеваю я), мимо моего и твоего домов. Хочется вбежать на веранду, постучать в дверь нашей комнатушки, удивить своим мимолетным появлением тетушку, сказать, как это здорово, что она жива и мне будет куда вернуться с войны. А потом на секундочку заскочить к вам, обнять дядю Корнея и Степаниду Максимовну. Но — нельзя! Мы идем и идем за санями. В холодном свете луны искрится снег, которым до самых ставен засыпаны дома. Скрип санных полозьев больно режет уши: услышат! Из-за туч выплывает огромная луна, и страх сжимает сердце: увидят! Если услышат или увидят — конец. Город занят врагами… И вдруг я понимаю, что дома пусты: ни к одному из них не ведет тропка. Только узкие полоски мертвенно-желтого света пробиваются сквозь ставни. Скорее, скорее уйти отсюда!