Читать «Двое и война» онлайн - страница 121

— Старший сержант Любовь Давыдовская! — И немного погодя: — С добрым утром!

— Товарищ командир полка! — обрадовалась я. — Вы здесь? Здравствуйте! — Говорить было трудно, слова звучали хило и бледно, и я забеспокоилась, слышит ли он?

— Она удивляется, что вы здесь, — громко сказала сестра, продолжая перевязывать меня, — и говорит вам: «Здравствуйте, товарищ командир полка!»

— Я рада… я так рада…

— Она очень-очень рада, — будто переводчица, повторяла сестра.

— О, смотрите за нею в оба, сестрица! Она у нас такая! — говорит майор в ответ, и я впервые слышу, как он шутит: — В ее понятии госпитали существуют только для того, чтобы удирать из них. Под Севастополем трижды ранена, а в медсанбате находилась всего пять или шесть часов. И то в бессознательном состоянии после контузии. А как пришла в себя, так сразу сбежала. Заикалась почти месяц. Ко мне обратиться не могла. «Т-т-товарищ» скажет, а «м-м-м-майор» выговорить не может. Но зато вместе со всеми. В полку!

С тех пор первое, что слышала я каждое утро, проснувшись, были слова нашего командира. Он почему-то обращался ко мне на «вы».

— Старший сержант Любовь Давыдовская! — повысив голос, окликал он меня. А потом приветствовал: — Доброе утро! Как вы там, Люба? Набираетесь сил?.. Ничего! Скоро мы с вами вальсы танцевать будем! Как пойдем без костылей, так и станцуем. А что? Станцуем, а, Люба?

— Станцуем, — отвечала я, не в силах спрятать радостной улыбки — она всегда прорывалась в моем голосе при разговоре с майором. И вот сейчас, когда сестра откинула простыни, я увидела его. У него забинтована голова. У стенки между тумбочкой и койкой стоят костыли, — значит, прострелены ноги. Как у меня.

— Ой, товарищ майор!.. — говорю я. Никаких других слов нет, только эти. Но майор лежит спокойно, совсем не выражая радости — хотя бы от того, что мы, вероятно, всего двое, оставшиеся от нашего полка, можем взглянуть друг на друга. Он только улыбается, и даже в повороте его головы есть что-то, обращенное не ко мне. «Вот так…» — с неясной обидой думаю я, но тут же замечаю, что на койке в противоположном углу кто-то нетерпеливо, с тяжелым усилием отрывает от подушки рыжую голову и в приветствии поднимает вверх руки в гипсе. Вижу знакомые рыжие усы. Старшина Редькин!..

А там приподнялся на локтях кто-то еще: рот растянут в улыбке от уха до уха — так улыбается только балагур Ванюшка Петляков. И кто-то еще… и еще… Боже мой! Да ведь это и в самом деле Ванюшка Петляков и Костя Сыроваткин! И пулеметчик Петро Сизов!

— Петя Сизенький! Ванюшка! Костя! Живы? Дорогие, родные, милые! Откуда? Как?

— Оттуда, откуда и ты, люби меня, Дуся! — смеется старшина Редькин.

— Как?.. На транспорте, — сообщает Ванюшка Петляков.

— На последнем, — добавляет Петя Сизов.

— Мы аж до тридцать пятой батареи с боем отступали! — Костя Сыроваткин произносит эти слова с гордостью.

— Только вот старшина своей шевелюрой демаскировал нас, — смеется Ванюшка.

— Ей-бо, они мою рыжую голову засекли! — шумит, хохочет старшина, в голосе его тоже гордость. И радость, и боль, и утаенный вздох.