Читать «Две зимы и три лета (Пряслины - 2)» онлайн - страница 125

Илья помог ему встать на ноги - и что же увидел в его ручонке, зажатой в кулак? Медаль "За взятие Кенигсберга".

- А вот это уже нехорошо, сынок, - сказал он и погрозил ребятам пальцем.

Боевые награды у него хранились в плетенке на самом дне. Он вынул из плетенки бумаги, проверил. Ордена на месте, медаль "За оборону Москвы" тут, медаль "За победу над Германией" налицо... А где же медаль "За боевые заслуги"?

Илья перебрал бумаги так и эдак - нет медали.

- Ребята, вы взяли медаль?

Витька и Толька заревели, кинулись в задоски под защиту матери.

- Где, спрашиваю, медаль?

- Не ори, к дьяволу! - закричала Марья. Она шагнула из задосок, загородила собою ребят. В глазах ненависть, брови сведены - казалось, она только и ждала этого предлога, чтобы вцепиться в него. - Медаль! Ребенок ты - бляшками играть?

- Медаль - бляшка? Ты подумала?..

В сорок втором году под Вязьмой они трое суток штурмовали хутор. Трое суток - без сна, без еды, через минное поле. И их осталось от роты всего пять человек, когда они заняли хутор. И всех пятерых наградили медалями "За боевые заслуги" и приняли в партию. И он, оглохший, растерзанный, с обмороженными руками, не свалился замертво, как другие. Он стал писать письмо домой. "Здравствуй, дорогая жена! Здравствуйте, дети! Сегодня для меня и для всех нас открылась дорога жизни..."

Илья ударил Марью по щеке...

И самое ужасное, как ему казалось сейчас, было то, что он ударил Марью при детях, при Вале...

Марью хвалить не за что. Не дай бог никому такой характер! И все поперек, все супротив. Он ей слово, а она ему десять. И насчет икон этих - сколько ей говорено! Надо тебе иконы, не можешь без них - шут с тобой, не препятствую. Повесь в задосках и молись - хоть лоб расшиби. А зачем позору-то его предавать? Кто он в конце концов в своем доме? Постоялец? Приживальщик?

Илья, обжигая губы, затянулся в последний раз, затоптал сапогом окурок, вздохнул.

Много, много обид он мог бы предъявить своей Марье. И неряха она, каких поискать. Утром встанет, заткнет космы за плат и пошла растрепа растрепой. Ворот рубахи не застегнут, груди болтаются, крест на грязном гайтане болтается - глаза бы не глядели. И с людьми живет, как упырь, - ни она людям, ни ей люди. А если он в правлении засидится - "А-а, делать тебе нечего! Не начитался своих газеток!.." А приготовить чего-нибудь поесть? Нет, они не едали ничего вкусного, даже когда в доме что было...

Да, все это так, вздохнул Илья, не за что хвалить Марью. Но, с другой стороны, кто бы связал с ним жизнь тогда, в тридцатом году, когда он был твердозаданцем, кандидатом в кулаки? А Марья связала. И разве она попрекнула его хоть раз за то, что страдает из-за него, из-за его отца? Это теперь-то он человек, голову несет прямо, а тогда...

В сельсовет пришли записываться - "Не дури, девка! Ты беднячка. Тебе дорога открыта..." - "Нет, - сказала Марья, - мужика своего не брошу. И хоть на Соловки, хоть в могилу, а с ним". Вот так тогда сказала Марья... А в тридцать третьем году, когда у них был голод и он отдавал концы... "Марья, Марья, побереги себя. Тебе ребенка кормить..." - "Нет, сперва я умру с ребенком, а потом ты..." И он, Илья, не умер, а умер ребенок...