Читать «Дальняя (= Далекая)» онлайн - страница 2

Пусть мучится. Я целую сеньору де Регулес, я наливаю чай отпрыску четы Ривасов и ухожу в себя, напрягая силы для внутреннего сопротивления. Твержу про себя: «Вот иду по обледеневшему мосту, вот снег забивается мне в дырявые туфли». Не то чтобы я что-то ощущала, просто знаю, что это так, что где-то я иду по мосту в тот самый миг (хоть не знаю, в тот ли самый), когда отпрыск четы Ривасов принимает у меня из рук чашку чаю и старается придать своей порочной физиономии самое любезное выражение. И держусь стойко, потому что я одинока среди этих людей, которые ничего не чувствуют и не понимают, и я не прихожу в такое отчаяние. Вчера вечером Нора была ошарашена, сказала: «Да что с тобой происходит?» Происходило с нею — со мной, которая так далеко. И происходило, наверное, что-то ужасное, ее били или она заболевала — и как раз в тот миг, когда Нора собиралась спеть романс Форе, а я сидела за роялем и смотрела на Луиса Марию, он был такой счастливый, стоял, облокотившись о крышку рояля, так что казалось, он выглядывает из рамы; и он смотрел на меня раздраженно, со щенячьим выражением, собирался внимать моим арпеджо, и мы были так близко друг от друга и так друг друга любили. Хуже всего, когда я узнаю о ней что-то еще, а сама в это время танцую с ним, целуюсь; или просто Луис Мария рядом со мною. Потому что я, дальняя — не любима. Это та моя ипостась, что не любима, и как мне не терзаться внутренне при ощущении, что меня бьют, что снег забивается мне в дырявые туфли, когда Луис Мария танцует со мною, и рука его по моей талии скользит вверх, словно жара в полдень, и во рту у меня привкус терпких апельсинов или надкушенных побегов бамбука, а ее бьют, и сопротивляться невозможно, и мне приходится говорить ему, что мне нехорошо, все из-за повышенной влажности, влажности снега, я не чувствую его, не чувствую, а снег забивается мне в туфли.

25 января

Нора, естественно, явилась ко мне и устроила сцену. «Кисонька, больше ты мне не аккомпанируешь, в последний раз просила. Мы сели в лужу». В лужу, не в лужу, мне-то что, я аккомпанировала, как могла, помню, пенье ее мне слышалось, словно издалека. Votre ame est un paysage choisi… но я видела, как мои пальцы снуют по клавишам, и мне казалось, они справляются недурно, честно аккомпанируют Норе. Луис Мария также глядел мне на руки, бедняжка, — думаю, потому, что не решался взглянуть в лицо. Наверное, я в такие минуты становлюсь очень странной.

Бедная Норита, пусть ищет себе другую аккомпаниаторшу. (Чем дальше, тем больше все это начинает походить на наказание, теперь я осознаю себя там лишь тогда, когда буду вот-вот счастлива, когда счастлива: Нора поет Форе, а я осознаю себя там, и у меня остается одна только ненависть.)

Ночью

А иногда нежность, внезапная и необходимая нежность к той, которая не королева и мыкается в тех краях. Вот бы отправить ей телеграмму, посылку, узнать, здоровы ли ее дети, а может быть, у нее нет детей — потому что мне думается, там у меня нет детей, — может быть, ей нужна поддержка, жалость, карамель. Вчера я уснула, обдумывая текст послания, место встречи. Буду четверг тчк жди мосту. Что за мост? Мне снова и снова думается: «мост», снова и снова думается: «Будапешт», я упрямо верю в нищенку из Будапешта, где столько мостов и ногам мокро от снега. И тут я села в постели, вся напряглась — и чуть не взвыла в голос, чуть не бросилась в мамину спальню, разбудить ее, укусить, чтобы проснулась. Только потому, что мне подумалось… Сказать — и то непросто. Только потому, что мне подумалось: я ведь хоть сейчас могу поехать в Будапешт, приди мне в голову такая блажь. Или в Кочабамбу, или в Кетцальтенанго (мне пришлось заглянуть назад, пролистать несколько страниц, чтобы найти эти названия). Нет, они не годятся, с тем же успехом я могла бы написать: «Трес-Арройос, Кобе, Флорида четырехсотый километр». Остается только Будапешт, потому что там холод, там меня бьют и оскорбляют. Там (это мне приснилось, всего лишь сон, но как к месту, как вписывается в мою бессонницу) есть некто по имени Род — или Эрод, или Родо, — и он бьет меня, и я люблю его, не знаю, люблю ли, но позволяю, чтобы он бил меня, и так изо дня в день, значит, наверняка люблю.