Читать «Гуманная педагогика» онлайн - страница 38
Геннадий Мартович Прашкевич
Нелегкая это доля — служить народу.
Маша, подружка верная, наставляла, просветляла.
Не до всего сам дойдешь, работники библиотек о многом знают лучше, чем писатели. О литературных запретах, к примеру. Сильно над этим не задумывайся, указывала Маша, все равно не поймешь, что именно завтра пойдет в спецхран. Запрещались даже книги Александра Герцена — не за мысли его, а за статьи комментаторов, репрессированных не ко времени. Уходили в спецхран педагогические сочинения Добролюбова — за предисловия, написанные врагом народа Каменевым. Замечательную книжку «Язык Ленина» («Одиннадцать приемов ленинской речи») отправили на полки спецхрана из-за слишком частого и неправильно акцентируемого имени Льва Троцкого.
Даже знаменитого Михаила Кольцова запрещали.
Ну да, того самого, что в двадцать восьмом клял Деда в большевистской «Правде» за неправильное отношение к революции.
Ну, ладно… То время — в прошлом…
Уже у себя в кабинете открыл полученную от Маши папку — в реальное, нынешнее время вернулся.
Работы на семинар.
Фамилии знакомые и незнакомые.
Суржиков. Этот везде успеет… Волкова. Не знаю, посмотрим… Козлов. Этого совсем не знаю… Князцев. Вдруг кольнуло. Что-то из прошлого… Игорь Кочергин. Про него слышал. Зверь ингровый, пьет много… Ниточкин, Пшонкин-Родин, Виноградский, Хахлов, Нина Рожкова. Всё какие-то мухортые фамилии.
И Лев Пушкарёв.
Взвесил на руке рукопись.
Этот с Сахалина, раньше жил на станции Тайга.
И снова что-то кольнуло в сердце. Снова — из прошлого.
Снежное поле, у обочины — мерзлые трупы, книга в мертвой руке.
Вера потом долго удивлялась: «Ты не посмотрел?»
Не до того было.
«Гуманная педагогика».
Вот какое название придумал Лев Пушкарёв из Тайги.
Дед устроился в кресле. Любил читать в кресле. Любил свой кабинет. Любил свой большой письменный стол благородного темного цвета. В тумбах стола — масса ящиков и ящичков, есть секретные. На стене кабинета — карта распространения народов, на полу — книги, не хватает места на полках. В простенке настенный календарь, посвященный дому Романовых. Карамзин, Ключевский, Соловьев, Платонов, Забелин руку приложили. Перов, Репин, Ге, Лебедев, Суриков, Лансере в стороне не остались. Стилизованные заставки, прихотливые концовки, причудливые орнаменты. Конечно, Дмитрий Николаевич Пудель ворчит, зато Первый знает: не растянуто в кабинете бывшего эмигранта бело-зеленое знамя.
Лев Пушкарёв.
Станция Тайга.
Ничего особенного, наверное.
Этот Пушкарёв, наверное, из тех молодых людей, что твердо убеждены: настоящая история Северной страны, России, началась только в семнадцатом году.
Задержал взгляд на машинописной странице.
«Тихонько приоткрыл ворота пустого сарая. На оклик: «Есть кто живой?» — не откликнулись ни живой, ни мертвый. Щекотало в ноздрях от запаха сухой соломы и пыли, даже чихнул. Куры за невидимой стеной заволновались. Возились, беспокоились, сонно квохтали. Наверное, и петухи были там с ними, не знаю, просто вспомнил детские стихи о том, как с петухами ходила по деревне клуша, прятала их в дождь под свои крылья (совсем малые были петухи), а они очень луж не любили, предпочитали умываться пылью, и все такое прочее».